Почему мы любим собак, едим свиней и носим шкуры коров. Мелани Джой (часть 1)

Введение в карнизм, мировоззрение, которое позволяет нам есть одних животных и не позволяет есть других.

О величии нации и её нравственном развитии можно судить по тому, как она обращается с животными

Махатма Ганди

Представьте на минутку следующую ситуацию. Вы — гость(я) на изящном званом ужине. Вы сидите в окружении других гостей за пышно накрытым столом. В зале тепло, огонь от свечей трепещет в отражении хрустальных бокалов, ведутся расслабленные беседы. С кухни доносятся аппетитные ароматы изысканных яств. Вы не ели весь день, и в животе у вас бурлит.

Наконец, после некоторого ожидания, которое длилось, казалось, целые часы, ваша подруга, закатившая этот пир, появляется из дверей кухни с кастрюлей кипящего пикантного рагу. Комнату заполняют ароматы мяса, пряностей и овощей. Вы накладываете себе щедрую порцию и, проглотив несколько кусочков нежной плоти, просите у подруги рецепт.

— С удовольствием расскажу, — говорит она. — Для начала тебе понадобится два с половиной килограмма хорошо маринованного мяса золотистого ретривера, а потом...

Золотистого ретривера? Вероятно, вы замираете с непрожёванным куском во рту, когда понимаете смысл её слов: мясо у вас во рту — собачье.
Что теперь? Вы продолжаете есть? Или вас выворачивает от осознания того факта, что у вас на тарелке золотистый ретривер, и вы только что отведали какую-то его часть? Быть может, вы отделите мясо и съедите только овощи? Если вы принадлежите к большинству американцев, то от известия о том, что вас потчевали собачатиной, ваше наслаждение сменится отвращением. Возможно, вам внушают омерзение даже овощи, потому что соседство с мясом их испортило.

Но давайте предположим, что ваша подруга засмеется и скажет, что разыграла вас. Что на самом деле это мясо вовсе не золотистый ретривер, а говядина. Как вы теперь отнесётесь к вашей еде? Полностью ли вернулся к вам аппетит? Сможете ли вы снова вкушать блюдо с тем же энтузиазмом, с каким делали это изначально?  Несмотря на то, что некоторых людей может заинтриговать идея поедания собачатины, в США такие люди составляют меньшинство, в то время как в этой книге описывается в целом американский опыт. вашей тарелке — это та же самая еда, что и несколько секунд назад, вы продолжите испытывать частичный дискомфорт; дискомфорт, который может преследовать вас и в следующий раз, когда вам подадут говяжье рагу.

Что здесь происходит? Почему определённая еда вызывает подобные эмоциональные реакции? Как такое возможно, чтобы пища, названная одним словом, воспринималась в качестве деликатеса, а при другом наименовании становилась практически несъедобной? Главный ингредиент рагу — мясо — на самом деле вообще не изменился. Он как был плотью животного, так ею и остался. Он просто стал — вернее, якобы стал, да и то лишь на мгновение — мясом другого животного. Отчего же у нас столь кардинально различные реакции на говядину и собачатину?

Ответ на все эти вопросы может быть сформулирован всего одним словом: восприятие. Мы реагируем по-разному на разные виды мяса не потому, что они отличаются физически, а потому что мы их по-разному воспринимаем.

Одна из причин, по которым мы столь по-разному воспринимаем говядину и собачатину, заключается в том, что мы по-разному смотрим на коров и собак. Наиболее частый — и, как правило, единственный — контакт, какой мы поддерживаем с коровами, возникает тогда, когда мы едим их плоть или надеваем их шкуры. Между тем, для огромного числа американцев наши взаимоотношения с собаками немногим отличаются от взаимоотношений с людьми. Мы обращаемся к ним по именам. Мы прощаемся, когда уходим, и здороваемся, когда возвращаемся. Мы делим с ними кровать. Мы с ними играем. Мы покупаем им подарки. Мы носим их фотографии в бумажниках. Мы таскаем их к врачу, если они заболевают, и можем потратить тысячи долларов на лечение. Мы хороним их, когда они нас покидают. Они смешат и огорчают нас. Они — наши верные спутники, наши друзья, наша семья. Мы любим их. Мы любим собак и едим коров не потому, что они фундаментально различаются — коровы, как и собаки, имеют чувства, предпочтения и сознание, — а потому, что по-разному их воспринимаем. И, следовательно, наше восприятие различных видов мяса тоже варьируется.

Примечательно, что люди разных культур воспринимают одно и то же мясо по-разному. Например, реакция индуистов на говядину вполне может быть такой же, как реакция американского христианина на собачатину.

У нас есть общие представления обо всех объектах, включая животных. Животное, например, может быть классифицировано как жертва, хищник, вредитель, компаньон или еда. То, как мы классифицируем животное, в свою очередь, определяет то, как мы к нему относимся — охотимся на него, удираем от него, истребляем его, любим его или едим его. Между категориями могут встречаться совпадения (животное может быть и жертвой, и едой), но когда речь заходит о мясе, то животное — либо еда, либо не еда. Иными словами, у нас есть общее представление, которое классифицирует, какое животное съедобно, а какое — нет.

Интересно становится тогда, когда нам подсовывают мясо животного, которое мы классифицировали, как несъедобное: мы автоматически представляем себе живое существо, от которого оно было получено, и склонны чувствовать отвращение при одной мысли, что его можно есть. Процесс восприятия движется в данной последовательности: мясо золотистого ретривера (раздражитель) – несъедобное животное (убеждение/восприятие) - образ живой собаки (мысль) - отвращение (чувство) - отказ или нежелание есть (действие).

Давайте вернёмся на воображаемый званый ужин, когда вам сказали, что вы едите золотистого ретривера. Если бы такая ситуация действительно возникла, вы бы продолжали чувствовать те же запахи и ощущать тот же вкус, что и секунды тому назад. Но теперь ваш разум, вероятно, сформировал образ золотистого ретривера, например, бегущим по саду за мячиком или свернувшимся калачиком у камина. Вместе с такими эмоциями обыкновенно приходит сопереживание и тревога за собаку, которую убили, а вместе с ними и отвращение при мысли о поедании этого животного.

И наоборот, если вы сродни большинству западных людей, то при поедании говядины вы вовсе не рисуете себе картину коровы, которую убили, чтобы приготовить для вас это мясо. Вместо этого вы видите только «еду» и фокусируетесь на её вкусе, аромате и текстуре. Когда люди контактируют с говядиной, они обычно пропускают ту часть процесса восприятия, которая выстраивает ментальную связь между мясом и живым существом. Разумеется, все в курсе, что говядину получают от коров, но когда мы её едим, мы имеем свойство избегать думать на эту тему.

Мы считаем приемлемым есть коров, но не собак, поэтому воспринимаем коров, как съедобных животных, а собак — несъедобными, и действуем соответствующим образом. И этот процесс цикличен; не только наши убеждения в конечном счёте влияют на наши действия, но и наши действия усиливают наши убеждения. По мере того, как мы продолжаем воздерживаться от мяса собак и есть коров, мы всё больше укрепляем наши убеждения относительно того, что коровы съедобны, а собаки — нет.

Большинство наших вкусовых предпочтений, в сущности, приобретённые. Иначе говоря, при всей широте восприятия вкусового спектра, нам нравится то, что, как мы усвоили, нам должно нравиться.

Невзирая на то, что вкусовые предпочтения во многом обусловлены культурой, люди по всему миру склонны рассматривать свои предпочтения, как рациональные, а всякое отклонение — как оскорбительное и омерзительное. Например, многим людям отвратительно при мысли об употреблении молока, добытого из коровьего вымени. Другие не в состоянии постичь поедание бекона, ветчины, говядины или курицы. Третьи видят в употреблении яиц употребление эмбрионов (каковыми яйца технически и являются). А теперь представьте, каково вам было бы кушать хорошо прожаренного тарантула (волосы, клыки и всё прочее), как это делают люди в Камбодже; паштет из кислых, маринованных яичек барана, как это практикуют некоторые гурманы в Исландии; или эмбрионы утки — яйца, которые уже оплодотворились и содержат частично сформировавшихся птиц с перьями и зародившимися крыльями — как в некоторых регионах Азии. Когда речь заходит о продуктах животного происхождения, все вкусы — приобретённые.

То, как мы реагируем на перспективу поедания собак и других несъедобных животных, представляет собой странный феномен. Куда более странно, однако, то, что мы не реагируем на перспективу поедания коров и других съедобных животных. Когда дело касается таких животных, в нашем процессе восприятия присутствует необъяснимый пробел, недостающее звено; мы не в состоянии выстроить связь между мясом и его источником. Вы когда-нибудь задумывались над тем, почему из десятков тысяч видов животных люди выбрали лишь нескольких, кого они готовы есть? Что поражает в нашем выборе между съедобными и несъедобными животными, так это не наличие отвращения, а его отсутствие. Почему нам не противно есть крайне ограниченное число видов животных, которых мы считаем съедобными?

Имеющиеся данные позволяют утверждать, что отсутствие у нас отвращения — это в большой степени, если не полностью, явление приобретённое. Мы не рождаемся с готовыми общими представлениями; они выстраиваются. Наши общие представления проистекают из очень тщательно структурированной системы убеждений. Эта система диктует, какие животные съедобные, и позволяет употреблять их, защищая от чувства какого-либо эмоционального и психологического дискомфорта, когда мы это делаем. Система учит нас, как не чувствовать. Наиболее очевидное ощущение, которого мы лишаемся, это отвращение, но за ним скрывается эмоция, куда более важная для нашего ощущения себя: наше сопереживание.

Главный инструмент системы — это психическое онеменение, психологический процесс, с помощью которого мы отключаемся, ментально и эмоционально, от нашего опыта, даём себе «онеметь». Само по себе психическое онемение не является злом; это нормальная, неизбежная часть повседневной жизни, позволяющая нам функционировать в непредсказуемом и полном насилия мире и справляться с болью, если мы становимся жертвами насилия. Психическое онемение адаптивно и даже благотворно, когда помогает вам справляться с насилием. Но оно принимает неадекватную форму, становится деструктивным, когда используется для того, чтобы попустительствовать насилию, даже если это насилие творится далеко на скотобойнях, где животных превращают в куски мяса.

Главная защита системы — это незаметность... Незаметность позволяет нам, скажем, употреблять говядину, не представляя себе животное, которое мы едим; она маскирует от нас наши мысли. Незаметность также помогает нам безопасно отгораживаться от неприятного процесса выращивания и убийства животных ради мяса. Первый шаг — это разобраться с тем, что такое мясо. Второй — разрушить незаметность системы, изобличив её принципы и практики, которые скрывались с самого начала её зарождения.

Задумайтесь, без самоцензуры, какие слова приходят вам на ум, когда вы представляете себе собаку. А потом проделайте то же самое, но уже со свиньей. Затем остановитесь и сравните ваши описания этих животных. Замечаете разницу? Когда вы думали о собаке, вы, вероятно, мысленно произнесли слово «милая»? «Верная»? А когда представляли свинью, не крутились ли в вашей голове слова «пот» и «грязь»? Вы не называли свинью «грязной»? Если ваши слова совпадали с теми, что я упомянула, то вы относитесь к большинству.

Собаки — это, разумеется, наши друзья и члены семьи, тогда как свиньи — еда.

Когда наше отношение и поведение по отношению к животным столь непоследовательны, и эта непоследовательность не ставится под вопрос, мы можем смело сказать, что живем в обществе абсурда. Потому что это абсурд, когда мы любим собак и едим свиней и не можем объяснить, почему мы так поступаем.

Многие из нас проводят немало минут в аптечном ряду, размышляя, какую зубную пасту приобрести. И при этом большинство из нас никогда не задумывалось над тем, почему мы едим животных определенных видов. Наш потребительский выбор стимулирует индустрию, которая убивает 10 миллиардов животных в год только в Соединенных Штатах. Если мы решаем поддерживать эту отрасль, и лучшее объяснение, которое мы можем найти нашему решению, сводится к словам о том, что просто так устроен мир, то у нас явно что-то не так. Что может заставлять целое общество отключить мозги и даже не замечать этого? И хотя вопрос звучит довольно сложно, ответ на него очень прост: карнизм.

Термин «мясоед» изолирует практику употребления плоти, словно она отделена от убеждений и ценностей человека. Но является ли поедание мяса поведением, которое существует независимо от системы убеждений?

В большинстве индустриальных стран мира мы едим мясо вовсе не потому, что нам приходится это делать; мы едим его, потому что так решаем. Нам не нужно мясо для выживания или для того, чтобы сохранить здоровье; миллионы здоровых вегетарианцев-долгожителей уже доказали верность этого утверждения. Мы едим мясо только потому, что мы всегда это делали, а также потому, что нам нравится его вкус. Большинство из нас ест животных просто потому, что так устроен мир.

Карнизм — это система убеждений, в рамках которой поедание животных определенных видов считается этичным и приемлемым. Карнисты — люди, которые едят мясо — не равнозначны плотоядным. Выживание плотоядных животных зависит от мяса. Карнистов нельзя назвать и всеядными. Всеядное животное, как человеческое, так и нечеловеческое, имеет физиологическую способность переваривать и мясо, и растительную пищу. Но, подобно «плотоядному», «всеядный» — это термин, характеризующий чье-либо биологическое строение, а не философские воззрения. Карнисты едят мясо не потому, что нуждаются в нём, а потому что выбрали такой тип питания, а выбор всегда проистекает из убеждений.