Благопристойно Бимбисара Раджа
И кротко-миротворческою речью
К царевичу ходатайство направил,
И он ответ почтительно держал.
Глубокими, волнующими сердце,
Словами так ответствовал царевич:
"Преславный и всему известный миру,
На разум речь твоя не восстает.
Так говорить велит благоговенье,
Нет в мире обеспеченного места
Для благости, - когда ж слабеет благость,
Высокое как имя сохранить!
Достоинство, в котором достоверность,
В связи прямой находится со дружбой, -
Коль верный друг богатства не жалеет,
Сокровищем зовется он тогда.
Но быстро расточается богатство,
В любой стране оно непостоянно,
А что дают кому из милосердья,
Удвоенным вернется этот дар.
Так милосердье друг есть достоверный,
Хоть расточает, нет в том сожаленья,
Ты щедр и добр, как ведомо, и, встретясь,
Беседуем с приятственностью мы.
Рожденья, смерти, старости, болезни
Боюсь, - к свободе путь найти хочу я,
Я устранил семейственные чувства, -
Так как же я могу вернуться в мир,
К пяти желаньям, и не опасаться,
Что ядовитый змей разбужен будет,
И льдяный град посыплется свирепо,
И в лютом буду вновь сожжен огне.
Боюсь многопредметного хотенья,
Водовороты взвихривают сердце,
И пять желаний - шаткие то воры,
Что заприметят, тотчас нет того.
Сокровища любимые воруют,
И вот они, неверные, как тени,
И вот они скользят, как привиденья,
Действительность становится как сон.
Кто поглядит, на миг он это видит,
Но прочно ум схватить они не могут.
Итак, они - великие препоны,
К спокойствию испорчен ими путь.
Коль радости Небес иметь не стоит,
Что ж о людских нам говорить желаньях,
Любви безумной в них гнездится жажда,
Ты в сладости, пока не истощен:
>
Так дикий ветер мечет пламя выше,
Пока топливо вовсе не иссякнет, -
Нет более неправого в сем мире,
Как эти пять желаний с царством их.
Всяк, кто уступит мощности хотенья,
Усладой взят, и мертв он для рассудка.
Кто мудр, желаний этих он боится,
Страшится он пути к неправоте.
Так царь, что правит четырьмя морями
И всем, что между них, желает больше;
Так Океан, не знающий предела,
Не ведает, где стать ему, когда.
Струило Небо желтый дождь из злата,
И Манга Чакравартин меж морями
Всем правил, но вздыхал он в возжеланьи
И тридцать три он неба восхотел.
Престол свой разделил с могучим Сакрой
И умер в силу властного хотенья.
Ниаса же чрез умерщвленье плоти
Жилищ небесных тридцать три приял.
Но силою хотенья стал он гордым,
Надменничал в блестящей колеснице,
И, развалясь с небрежностью, упал он
В змеиный кладезь, прямо в глубину.
Всемирный царь, кого зовем мы Яма,
По Небесам превыспренним блуждая,
Небесную жену избрал царицей
И встал у Риши злато вымогать,
А Риши в гневе наговор сказали,
Нагромоздив на чару чарованье,
И умер он. Нет в мире постоянства,
Хотя бы для властителя Небес.
Нет края достоверного, хотя бы,
Кто в нем живет, был с сильною рукою.
Но если кто оденется лишь в травы
И ягоды как пищу изберет,
И будет пить лишь из ручьев проточных,
И с волосами длинными, как волны,
Пребудет, как молчальник, без хотений,
В конце свое алканье он убьет.
Узнай, что потакать пяти желаньям, -
То льгота, что заведомый есть недруг
Благоговейных. И тысячерукий
Могучий царь - как победить его?
Погиб от страсти сильный Риши Рама, -
Сын Кшатрии, насколько же я должен
Сильней свои удерживать хотенья?
Лишь полелей одно мгновенье страсть, -
И, как дитя, она растет проворно.
Поэтому, кто мудр, ее не терпит:
Кто захотел бы в пищу взять отраву?
Лаская хоть свою, умножишь скорбь.
Коль страсти нет, коль хоть не понуждает, -
Истоков скорби нет, ни тока боли,
И, ведая всю горечь скорби, мудрый
В истоках скорбь вытаптывает прочь.
Что в мире называют добродетель,
Есть лик иной того же злополучья,
Хотение в пределах не удержишь,
Оплошность - тут, за ней - и вся беда.
Оплошностью нагромождают гибель,
Смерть стережет на этой злой дороге, -
Кто мудр, тот, осмотрительно провидя,
Что все - мечта, не жаждет ничего.
Кто видимого хочет, хочет скорби,
Любовью будет вновь уловлен в сети,
Не видя окончательной свободы,
Пойдет вперед от боли к боли вновь.
Такой в руке кто факел жгучий держит,
Тот руки жжет: кто мудр, того бежит он.
Безумец же, кто в этом усомнится,
Все будет сердце к зною торопить.
Алкание - змеиное то жало,
И ярый гнев - змеиная отрава,
Кто мудр, тот к скорби путь, как кость гнилую,
Отбросит прочь, чтоб зубы сохранить.
Ее ли будет пробовать и трогать?
Сыны земли за то гнилое мясо,
Как стаи птиц, готовы состязаться, -
И царь за тем пройдет через огонь.
Так мы должны смотреть и на богатства:
Мудрец, коли наполнит кладовые,
Не чувствует себя благополучным,
А день и ночь как будто ждет врага.
Как человек проходит с отвращеньем
Близ скотобойни на Восточном рынке
И издали базарный столб заметит,
Так веху страсти мудрый обойдет.
Кто путь свершает морем и горами,
При хлопотах, покоя знает мало,
Кто на верхушку дерева влезает,
Чтоб плод сорвать, - и шею сломит тот.
Так и желанье, с жадничаньем вечным:
Стараются, богатства накопляют,
Придумают мучительные ходы,
Сон громоздят, - и вдруг окончен сон.
Так ямы: есть огонь в них рдеет жарко,
Обманная над ямою поверхность,
Чуть тело проскользнет туда, пылает:
Кто мудр, тот в это пламя не пойдет.
Лик хоти - это мнимое виденье,
Лик страсти - как мясник с ножом кровавым,
Как Каурава, Нанда или Данта,
Сцепляющий и низко-рабский лик.
Кто мудр, тот с этим дела не имеет,
Скорей в огонь он бросится иль в воду
Иль свергнется с обрывного утеса,
Но не пойдет он к хоти в западню.
Искать услад небесных - есть не больше
Как содвигать в перемещеньи пытку.
Басундара и Сундара, два брата,
Друг с другом жили в ласковой любви, -
Но им затмила хоть алканья разум,
Друг друга, в возжеланьи, умертвили,
И имя их погибло безвозвратно:
Так вот к чему, ведя, приводит хоть.
Ей человек оцеплен и принижен,
В ее цепях он делается подлым,
Она его бодилом жжет и колет,
И длится ночь, избит, изношен он.
Олень в лесу так жаждет возглаголать,
И, речи не найдя, он умирает,
И птица так летит в силок лукавый,
И рыба так взманилась на крючок.
Подумавши о надобностях жизни,
В них постоянства вовсе не находишь:
Едим мы, чтобы голод успокоить, -
Чтоб жажда нас не жгла, должны мы пить, -
Одежду надеваем мы от ветра
И холода, - чтобы уснуть, ложимся, -
Чтоб двигаться, должны искать повозку, -
Чтоб отдохнуть, должны сиденье взять, -
Чтоб грязными не быть, должны мы мыться, -
Все это делать нам необходимо, -
Нет постоянства в тех пяти желаньях,
Чуть утишишь, вновь нужно утишать.
Как человек, что одержим горячкой,
Прохладного испить желает зелья, -
Алканье утолить томленье хочет,
Безумец постоянство видит в том.
Но постоянства в прекращеньи боли
Не может быть: желая хоть утишить,
Мы вновь хотим и громоздим хотенья,
В превратности такой устоя нет.
Наполниться питьем и вкусной пищей,
Одеться в подходящие одежды,
Не длительные это услажденья,
Проходит время, скорбь приходит вновь.
Прохладно лето в месячном сияньи,
Зима приходит, - и умножен холод,
Чрез восьмикратность мира все превратно,
Рабам отдайся, - доблесть потерял.
Молитвенность - все делает служебным,
Как правит царь, что царствует высоко;
Благоговейность повторяет скорби,
Подъемля тяжесть, силой счет ведет.
При всяком положенья нашем в мире,
Вкруг нас не устают скопляться скорби,
Хоть будь царем, но пытка громоздится,
Люби - скорби, один - нет счастья в том.
Хотя б твои - четыре царства были,
Участвовать - в одном ты только можешь,
И в десять тысяч дел когда заглянешь,
Узнаешь десять тысяч ты забот.
Так положи конец своей печали,
Утишь хотенье, воздержись от дела, -
В том есть покой. Услад царя есть много, -
Без царства же есть радостный покой.
Не измышляй же мудрых ухищрений,
Дабы вернуть меня к пяти желаньям:
Что манит сердце - тихая обитель,
Что любо сердцу - это вольный путь.
А ты хотел бы, чтоб запутан был я
В обязанности и соотношенья,
Свершение хотел бы уничтожить
Того, чего я тщательно ищу.
Постылый дом мне страха не внушает,
И не ищу я радостей небесных,
Не жаждет сердце прибыли доступной,
И снял с себя я царский мой венец.
И вопреки тому, как размышляешь,
Предпочитаю более не править:
Избавившись змеиной пасти, заяц
Придет ли вновь, чтоб пожранным быть ей?
Кто факел держит и сжигает пальцы,
Из рук своих не выпустит ли факел?
Кто был слепец и обладает зреньем,
Захочет ли он снова темноты?
Или богач по бедности вздыхает?
Или мудрец невеждою быть хочет?
Коль в этом мире есть такие люди,
Тогда хочу опять в родимый край.
Я избавленья жажду от рожденья,
От старости, от смерти,- и хочу я
Выпрашивать как милостыни пищи
И возжеланья тела обуздать, -
В отъединеньи быть, смирив хотенье,
Избегнуть злых путей грядущей жизни,
Так мир найду я в двух мирах спокойных,
Прошу тебя, ты не жалей меня.
Жалей скорее тех, что правят царством,
Их души вечно пусты, вечно в жажде,
Им в настоящем мире нет покоя,
А после пытку примут как удел.
Ты, что владеешь именем высоким
И почитаньем, властелину должным,
Со мною разделить хотел бы сан свой
И дать мне долю всех своих услад, -
Взамен и я прошу тебя сердечно,
Ты раздели со мной мою награду.
Кто трех разрядов ведает усладу,
Тот в мире носит имя "Господин", -
Но в том согласованья нет с рассудком,
Затем что эти блага не удержишь.
Где нет рожденья, жизни или смерти,
Кто будет в том, - он истый Господин.
Мне говорят: "Коль молод, будь веселым,
А будешь стар, тогда и будь отшельник".
Но я смотрю, что в старости есть слабость,
Благоговейным быть нет сил тогда.
Есть в юности могущество и твердость,
Есть крепость воли, в сердце есть решимость, -
А смерть как вор с ножом идет за нами,
И любо ей добычу ухватить.
Зачем же будем старости здесь ждать мы?
Непостоянство - мощный есть охотник,
Болезни - стрелы, лук его - есть старость,
Где жизнь и смерть, он мчится за живым.
Охотник не упустит верный случай.
Зачем нам ждать, когда придет к нам старость?
И те, что учат жертвоприношеньям, -
Неведеньем подвигнуты они.
Достойней - почитания закона
И прекращенье жертвоприношений.
Жизнь разрушать, хотя бы для молений,
В том нет любви, в убийстве правды нет.
Хотя б за эти жертвоприношенья
И длительная нам была награда,
Живое как могли бы умерщвлять мы?
В награде же и длительности нет.
То значило бы - мудро размышляя
И отвлеченно чтя благоговенье,
Пренебрегать благим в своих поступках:
Кто мудр - тот разрушать не будет жизнь.
Кто в этом, их устой - закон превратный,
Кто в этом - ими правит шаткий ветер,
Они как капля, свеянная с травки,
Я - выхода надежного ищу.
Есть Арада, он праведный отшельник,
Слыхал, он говорит красноречиво
О том, в чем верный путь освобожденья,
И должен я туда, где он, идти.
Но скорбь должна быть избранной неложно,
Поистине мне жаль тебя оставить,
Отечество твое да будет мирным,
И свыше и тобой защищено.
На это царство да прольется мудрость,
Как красота полуденного Солнца,
Да будешь ты вполне победоносным,
Да сердцем совершенным правишь ты.
Вода и пламень противоположны,
Но пламень причиняет испаренье
И пар в плавучесть облака восходит,
Из облаков струится книзу дождь.
Убийство и очаг несовместимы,
Кто любит мир, убийство ненавидит,
И если так убийцы ненавистны,
Кто в этом, пресеки же их, о царь.
Им повели найти освобожденье,
Как тем, кто пьет и все ж иссох от жажды.
И, сжав ладони, царь явил почтенье,
А в сердце у него горел восторг.
Он молвил: "Что ты ищешь, да найдешь ты,
И плод его да скоро ты получишь,
А как получишь этот плод прекрасный, -
Вернись, прошу, и не отринь меня".
И Бодгисаттва, в сердце мир лелея,
Решив его моление исполнить,
Спокойно отбыл, путь свой продолжая,
Чтоб к Араде-отшельнику прийти.
А царь меж тем и свита за владыкой,
Ладони сжав, пошли немного следом,
И снова в Раджагригу возвратились,
Лелея мысли в помнящих сердцах.