В 12 км к северо-востоку от Бодхгаи тянется невысокий горный кряж В склонах этого хребта расположен Пещерный комплекс Прагбодхи.
В связи с отсутствием однозначности в названии этого места в различных источниках, существуют три основных варианта обозначение данной части скалистой гряды, производными от которого являются и наименования, находящихся на ней индуистских и буддистских священных мест.
В индиусткой традиции принято название «Пещера Махакала» (Mahakala Cave) (Маха Кала – «Великий черный»). Буддисты обычно говорят «Пещера Прагбодхи» (Pragbodhi cave), причем «pragbodhi» дословно означает «перед просветлением» (prior to Enlightenment). Соответственно скалистая гряда, в которой находится пещера называется «Холмы/горы Прагбодхи» (Hills/Mnts. Pragbodhi). В путеводителях и прочих источниках больше распространено название Дунгешвари (Dungeshwari, Dhungeshwari). Вероятно, это либо местное, либо официальное географическое название скальной гряды или той ее части, где расположены священные места.
Но не так важно название, как то что здесь происходило. Эти места связаны с особым периодом в жизни Будды Шакьямуни ― с периодом многолетних суровых аскез, завершившихся как раз в этой пещере.
Но вернемся немного назад. Незадолго пред этим принц Сиддхартха уходит из дворца. О причинах такого шага древние тексты предоставляют высказаться самому Будде: «И мне, монахи, жившему в таком благосостоянии и бывшему столь изнеженным, явилась мысль: незнающий, обыкновенный человек, подчиненный влиянию возраста, когда он, не будучи еще сам старым, видит дряхлого старика, чувствует от того себя не по себе, испытывает смущение, отвращение, прилагая видимое им к самому себе. Я также подчинен возрасту и еще не стар; мог ли я, подчиненный возрасту, но еще не старый, при виде дряхлого старика не чувствовать себя не по себе, не ощущать смущения и отвращения? Не добро было мне от этого. И вот, монахи, когда я взвесил все это, у меня исчезла вся радость юности». То же говорится затем о болезни и смерти, с тем только различием, что следует заключение: «У меня... исчезла вся радость здоровья» и «У меня... исчезла вся радость жизни». (Р.Пишель. Жизнь и учение Будды)
До определенного возраста Сиддхартха жил в искусственно созданном его отцом, Шуддходаной, идеальном мире. Он не должен был видеть ни страдания, ни разрушения. Но судьба сложилась так, что, выехав на прогулку в город, он все же увидел больного, умирающего и старого. Мысль о том, что в этом мире существуют страдания была ему непереносима. В поисках истины, которая помогла бы избавится людям от страданий, от старости болезни и смерти, несколько лет он проводит в обучении у известных учителей, но не получив желаемого результата, решает уйти «в лес».
Древний текст так говорит об этом: «Аскет Гаутама сделался монахом, оставив большую родню. Аскет Гаутама стал монахом, оставив много золота в монете и в слитках, хранившегося в погребах и в покоях. Аскет Гаутама еще молодым человеком, с черными волосами, в счастливой юности, в раннем возрасте покинул родину для безродного существования. Аскет Гаутама, несмотря на нежелание родителей, несмотря на то, что они проливали о нем слезы, обрил себе волосы и бороду, надел желтые одежды и пошел из родины в безродие» (Р.Пишель. Жизнь и учение Будды).
Он шёл безостановочно по земле Магадхи, покуда не достиг местечка Урувелы, или Урубильвы, на реке Нераньджара, или Найраньджана, то есть района нынешней Бодх-Гайи, расположенного к югу от Патны. Красивое мирное местоположение настолько привлекло его, что он решил там остаться. В лесах Урувелы он подверг себя, по преданию, тяжкому самоистязанию.
Именно окрестности Урувелы показались принцу наиболее подходящими для аскез: «Отправившись на поиски того, что может быть умелым, на поиски непревзойдённого состояния возвышенного покоя, я скитался по стране Магадх и подошёл к …городу Урувела. Там я увидел чудесную местность, с вдохновляющей лесной чащей, кристально чистой рекой с восхитительными берегами, и деревнями со всех сторон, в которые можно было бы ходить за подаянием. Мысль пришла ко мне: «Как чудесна эта местность, с вдохновляющей лесной чащей, кристально чистой рекой с восхитительными берегами, и деревнями со всех сторон, в которые можно было бы ходить за подаянием. Это самое подходящее место для стараний того, кто намерен вести борьбу [за поиски истины]». А потому я там сел и подумал: «Прекрасное место для стараний». (Маха-сачатта сутта)
Он присоединяется к группе из пяти аскетов, которые подвергали себя самым тяжелым испытаниям, чтобы достигнуть просветления и найти Высшую Истину. Они не защищались от палящего солнца, от дождя, от насекомых, довольствовались самым минимумом пищи. При этом по уровню аскезы Сидтхартха превосходил их всех.
Что бы представить себя характер этой аскезы обратимся к словам самого Шакьямуни, повествующего Шарипутре об этом периоде своей жизни:
«Я вспоминаю, Шарипутта, что я провел четыре этапа очищения: я был аскетом, крайним аскетом, я был безразличен к собственному телу, крайне безразличен, я был осторожным, крайне осторожным, я был в уединении, в крайнем уединении.
Моим аскетизмом было, Шарипутта, следующее: Я был нагим, я свободно прогуливался, я царапал руки, я не слышал, когда мне кричали: «Иди, достойнейший; останься, достойнейший». Я ничего не брал, что мне приносили, ничего из того, что ставили передо мной, я не принимал приглашений; я ничего не брал даже с края горшка. Я принимал пищу один раз в день, я принимал пищу один раз в два дня, я принимал пищу один раз в три дня, в четыре дня, в пять дней, в шесть, в семь дней. Таким образом, мне удалось принимать пищу один раз в четырнадцать дней. Я ел овощи, я ел просо, я ел дикий рис, я ел отбросы, я ел зелень, я ел рисовую пыльцу, я ел рисовую пену, я ел траву,… я питался корнями и фруктами леса как обычное травоядное. Я носил одежды из конопли, одежды из лохмотьев, тряпок, шкуры антилопы, выброшенной шкуры, одежду из лыка, одежду из шерсти животных, крыльев совы.
Я стоял, прислонясь к чему-либо, и отказывался сидеть, я стоял на коленях и упражнялся в борьбе, стоя на коленях, я лежал на колючках и готовил на колючках свое ложе, каждый третий вечер или каждый вечер я окунался в воду. Таким образом, всяческими способами аскетизма осуществлял я умерщвление моей плоти. Так обстояло дело, Шарипутта, с моим аскетизмом.
Мое безразличие к собственному телу, Шарипутта, состояло в следующем: за многие годы скапливалась на моем теле грязь и пыль, пока сама собой не отпадала. Как на дереве тиндука целый год скапливается пыль, пока не отпадет сама собой, так, Шарипутта, грязь и пыль многих лет скапливалась на моем теле, пока не отпадала сама по себе. Но я, Шарипутта, не думал при этом: «Ладно, сотру-ка я грязь и пыль рукой» или «Пусть другие сотрут рукой с меня грязь и пыль». Так я не думал, Шарипутта. Так обстояло дело с моим безразличием к собственному телу, Шарипутта.
Следующим образом обстояло дело, Шарипутта, с моей осторожностью: идя куда-нибудь и возвращаясь оттуда, был я, Шарипутта, очень сосредоточен; и даже капля воды вызывала у меня жалость: «Только бы не загубить мне маленькие существа, которые находятся в беде!» Так обстояло дело, Шарипутта, с моей осторожностью.
Следующим образом обстояло дело, Шарипутта, с моей уединенностью: я, Шарипутта, жил в лесной местности; если я видел пастуха, пасущего коров или коз, или того, кто рвал траву, или того, кто собирал валежник, или лесоруба, то убегал я из одного леса в другой, от одного куста к другому, из одной долины в другую, с одного места в другое. Почему это? Потому что я думал: «Только бы они меня не увидели и только бы я не видел их!» Как лесная газель, Шарипутта, когда она видит людей, то бежит из одного леса в другой, от одного куста к другому, из одной долины в другую, из одного места в другое, так и я, Шарипутта, когда видел пастуха, пасущего коров или коз, или того, кто рвал траву, или того, кто собирал валежник, или лесоруба, то бежал из одного леса в другой, от одного куста к другому, из одной долину в другую, с одного места в другое. Так обстояло дело, Шарипутта, с моей уединенностью.
И отправился я, Шарипутта, в один страшный лес. С ужасом этого страшного леса, Шарипутта, дело обстояло так: у каждого, кто не преодолел своих желаний и входил в этот лес, волосы вставали дыбом. Но я, Шарипутта, зимой в течение восьми суток проводил ночи, когда падал снег, под открытым небом, а дни в лесу. В последний месяц лета днем я оставался под открытым небом, а ночью в лесу.
Но есть такие аскеты и брахманы, Шарипутта, которые говорят и учат: «Очищение наступает благодаря пище». И они говорят: «Давайте питаться только ягодами». И они едят ягоды, они едят кашу из ягод, они пьют ягодную воду, они вкушают ягоды во всех формах. Но я помню, Шарипутта, что мое питание состояло только из одной ягодки. Ты, конечно, можешь подумать, Шарипутта: «Большой, должно быть, была тогда ягодка». Так ты не должен думать, Шарипутта; и тогда самая большая ягодка была не больше, чем сейчас.
Когда одна лишь ягодка была моей пищей, то тело мое стало крайне худым. В результате столь скудного питания тонкими стали мои конечности; как заплетенная коса был выпуклым мой позвоночник в результате столь скудного питания; как в разрушенном доме сломаны и торчат в разные стороны стропила, так торчали в разные стороны мои ребра в результате столь скудного питания; как в глубоком колодце поверхность воды кажется глубоко закопанной, так и мои зрачки, глубоко сидящие в глазных впадинах, казались глубоко закопанными в результате столь скудного питания. И как горькая тыква, разрезанная в сыром виде, сжимается и усыхает от ветра и солнца, так сжалась и усохла кожа на моей голове в результате столь скудного питания. И если я хотел коснуться кожи на моем животе, то касался моего позвоночника; и если я хотел дотронуться до моего позвоночника, то дотрагивался до кожи на моем животе в результате столь скудного питания» (Цит. по: Улиг Г. Будда, его жизнь и учение)
«Люди, видевшие меня, говорили: «Отшельник Готама ― чёрный». Другие говорили:»Отшельник Готама не чёрный, а коричневый». Ещё другие говорили:«Отшельник Готама ни чёрный, ни коричневый, а с золотистой кожей». Так сильно был испорчен чистый и яркий цвет моей кожи ― просто из-за того, что я так мало ел» (Маха-саччака сутта)
Бывший принц Сиддхартха не только ограничил себя во всем, но и выполнял суровые практики, которые бы мы сейчас назвали пранаямами: «Я подумал: “Что если я буду поглощён трансом не-дыхания?” Так я прекратил вдохи и выдохи через нос и через рот. И по мере того, как я так делал, громкие свистящие струи воздуха вырывались из моих ушей, подобно тому, как из мехов кузнеца вырывается свистящий громкий пар… А потому я прекратил вдохи и выдохи через нос, рот и уши. И по мере того, как я так делал, ужасные силы пронзали мою голову, как если бы сильный человек вскрывал бы мою голову острым мечом… Сильнейшие боли появились в моей голове, как если бы сильный человек затягивал на моей голове тюрбан из кожаных ремней … Колоссальные боли разрывали мой желудок, как если бы мясник или его ученик разрезали бы желудок быка… Моё тело сильно горело, как если бы два могучих человека, схватив слабого человека за руки, поджаривали бы его над ямой с горячими углями. И хотя я установил неутомимое усердие и незамутнённую осознанность, моё тело было взволновано и неспокойно из-за болезненных усилий. Но болезненное чувство, что возникло таким образом, не наводняло мой ум и не оставалось в нём» (Маха-саччака сутта).
В суттах описываются даже конкретные йогические приемы, к которым прибегал Сиддхартха, например, знакомая всем нам намо-мудра: «Что если я, стиснув зубы и поджав к верхнему нёбу язык, собью, раздавлю и сокрушу свой ум своим умом?”. Таким образом, стиснув зубы и поджав к верхнему нёбу язык, я стал сбивать, давить и сокрушать свой ум своим умом. Подобно тому, как сильный человек хватает слабого за голову, горло или плечи, и сбивает его, сдавливает и сокрушает, так и я стал сбивать, давить и сокрушать свой ум своим умом» (Маха-саччака сутта).
В крайних лишения и постоянной практике Сиддхартха провел шесть лет, доведя свое тело до крайнего истощения. И в конце концов понял, что такой путь не может вести к просветлению:
«Но, ведя такой образ жизни, претерпевая такие изменения, умерщвляя свое тело, я не достиг наивысшего достижимого человеком состояния, полного обретения благородных знаний, а почему — нет? Потому что я не приобрел того благородного познания, которое, если ты овладел им, направляет и ведет тебя к полному прекращению страданий» (Маха-саччака сутта).
Сиддхартха Гаутама, исповедовавший крайний аскетизм, из стремления к истине должен был в конце признать, что он шёл ложным путем.
По одной из версий, годы аскезы заканчиваются тем, что ослабевший Сиддхартха, проведя последние шесть дней своей медитации как раз в пещере Пработхи, спустившись к реке упал в воду, река вынесла его к деревне, где крестьянская девушка Суджата предложила ему пищу, чашу простокваши или молока с мёдом и рисом, и с тех пор Сиддхартха постепенно перешел к нормальному питанию.
Сиддхартха пришел к выводу, что нет ничего страшного в том, чтобы питаться твердой пищей: «Я подумал: “Более я не боюсь этого удовольствия, которое не имеет ничего общего ни с чувственным наслаждением, ни с неумелыми умственными качествами, но которого трудно достичь с настолько истощённым телом. Что если я приму какую-нибудь твёрдую пищу: немного риса и каши?” Так я принял твёрдую пищу: немного риса и каши» (Маха-саччака сутта).
С отказом от полного умерщвления себя к нему приходят такие реализации, как, например, воспоминание прошлых жизней:
«Так, когда я принял твёрдую пищу и восполнил силы, тогда ― в достаточной мере оставив чувственные удовольствия и неумелые умственные качества ― я вошёл и пребывал в первой джхане: восторг и счастье, рождённые [этим] оставлением, сопровождались направлением ума [на объект медитации] и удержанием ума [на объекте медитации].
Я вспомнил свои многочисленные жизни ― одну, две, пять, десять, пятьдесят, сто, тысячу, сто тысяч, многие кальпы свёртывания вселенной, многие кальпы развёртывания вселенной, [вспоминая]: «Там у меня было такое-то имя, я жил в таком-то роду, имел такую-то внешность. Таковой была моя пища, таковым было моё переживание удовольствия и боли, таковым был конец моей жизни. Умерев в той жизни, я появился здесь. Здесь также у меня было такое-то имя, я жил в таком-то роду, имел такую-то внешность. Таковой была моя пища, таковым было моё переживание удовольствия и боли, таковым был конец моей жизни. Умерев в той жизни, я появился здесь». Так я вспомнил свои многочисленные прошлые рождения в подробностях и деталях («Маха-саччака сутта).
Пять сподвижников-аскетов, увидев, что Сиддхартха вернулся к нормальной пище, восприняли это как падение, потеряли веру в него, покинули его и ушли в сторону Варанаси: «И теперь пять монахов, которые присматривали за мной, подумали: “Если наш отшельник Готама достиг какого-либо высшего состояния, он скажет нам”. Но когда они увидели, как я ем твёрдую пищу ― немного риса и каши ― они в отвращении покинули меня, думая так: «Отшельник Готама живёт в достатке. Он оставил свои усилия и ниспадает к роскоши» (Маха-саччака сутта).
С одной стороны, можно подумать, что годы аскез прошли зря. Но это не совсем так. Такие лишения были всего лишь обратной стороной той роскоши, в которой находился принц до того, как уйти из дворца. У него было абсолютно все:
«Монахи, я был окружён заботой, чрезмерной заботой, непрерывной заботой. Монахи, мой отец сделал в своих владениях лотосовые пруды. В одном из них цвели голубые лотосы, в другом – красные лотосы, в третьем ― белые лотосы. Всё это было сделано исключительно для меня. Монахи, сандал, которым я пользовался, был только из Каши и ниоткуда более. Монахи, из Каши также был мой тюрбан, из Каши были и моя мантия, и моё нижнее бельё, и моя верхняя одежда. Монахи, день и ночь надо мной носили белый зонт, оберегая меня от холода и жары, от пыли, от травы и росы.
Монахи, у меня было три дворца: один предназначался на зимний сезон, другой ― на летний сезон, третий ― на сезон дождей. Во дворце для сезона дождей в течение четырёх месяцев сезона дождей я проводил время в обществе девушек, которые развлекали меня, играя на музыкальных инструментах, и я ни разу не покидал дворца. Монахи, в то время как слуг, рабочих и служащих в других домах кормили прокисшей похлёбкой из дроблёного риса, в доме моего отца слуг, рабочих и служащих кормили хорошей рисовой кашей.
Монахи, и хотя я был наделён таким могуществом и окружён такой заботой, я задумался: ”Когда невежественный мирской человек, сам подверженный старению и не способный избежать старости, видит состарившегося человека, он испытывает беспокойство, подавленность и чувство отвращения, ставя себя выше других. Я также подвержен старению и не способен избежать старости. Но если я сам подвержен старению и не способен избежать старости, не подобает мне испытывать беспокойство, подавленность и чувство отвращения при виде состарившегося человека”. Монахи, когда я осознал это, опьянённость молодостью, свойственная молодым людям, полностью прошла». ( «Сукхумала сутта. Забота»)
Именно жесткая аскеза помогла ему в течение нескольких лет преодолеть все те ограничения, которые он накопил за время жизни во дворце. Иными словами, позволила преодолеть действие закона кармы в соответствие с которым каждый поступок, слово и мысль человека (и других существ) должен иметь определенные последствия в последующем, и согласно которому за наслаждением всегда следует страдание.
Вытерпев то, что было необходимо ему по карме, познав и роскошь, и крайнюю аскезу, Сиддхартха приходит к выводу о необходимости следовать серединному пути: то есть держать золотую середину между физическим и духовным миром, между аскетизмом и наслаждениями не впадать в крайности: «Есть, о братья, две крайности, которых должен избегать удалившийся от мира. Какие эти две крайности? Одна крайность предполагает жизнь, погруженную в желания, связанную с мирскими наслаждениями; эта жизнь низкая, темная, заурядная, неблагая, бесполезная. Другая крайность предполагает жизнь в самоистязании; эта жизнь, исполненная страдания, неблагая, бесполезная. Избегая этих двух крайностей, Татхагата во время просветления постиг Срединный путь — путь, способствующий постижению, способствующий пониманию, ведущий к умиротворению, к высшему знанию, к просветлению, к нирване» (Махавагга).
Согласно свидетельствам древних путешественников, Сиддхартха получает предсказание, что для того чтобы получить просветление, ему необходимо уйти из окрестностей пещеры Прабодхи ― далее его путь лежал в Бодхаю: «(Некогда) бодисаттва вошел в нее (в пещеру), обратил лицо на запад и, сидя со скрещенными ногами, размышлял так: Если я (на этом самом месте) обрету просветление, то должно быть чудесное знамение…, и дэвы в воздухе возгласили: Здесь не то место, где обретают просветление Будды прошлого, настоящего и будущего. Ступай отсюда на юго-запад, пройдя менее половины йоджаны, подойдешь к тому месту, что под деревом бодхи — там достигают просветления Будды прошлого, настоящего и будущего. Произнесли эту речь дэвы и тотчас провели его туда, и, отведя, удалились. (Фа Сянь «Записки о буддиских странах»). Отсюда Сидхартха направился в Бодхгайю.
Со временем, места в которых происходили эти события стали священными для буддистов. Пещеры превратились в пещерные храмы, открылся действующий монастырь тибетского буддизма. За комплексом тщательно ухаживают монахи гелугпинского монастыря.
Наиболее известна сейчас пещера Махакала, в которой, по преданию, Шакьямуни провел последние шесть дней своей суровой аскезы: пещера расположена у подножья высокого утеса на западном склоне вытянувшейся на северо-восток скалистой гряды, напротив деревни, которая также называется Дунгешвари.
Пещера Прагбодхи высечена в естественной каверне и имеет небольшие размеры: глубина – 5 м, ширина – 3.2 м и высота в самой высокой точке – 2.9 м. Высота дверного проема наверное около 1.2 м, и хотя он и был расширен уже в наше время (пишут, что в древности он был высотой не более 70 см), при входе приходится изрядно нагибаться, тем более что сразу за входом начинаются ведущие вверх ступени.
Внутри пещеры у задней стены находится фигура Будды Гаутамы в крайне изможденном состоянии, в образе исхудавшего аскета, сидящего на лотосовом троне. Сама пещера находится на территории тибетского монастыря. На нижней площадке находятся жилые и хозяйственные постройки монастыря. На верхней площадке слева расположена тибетская ступа и небольшое помещение для молитв. Внутри храма – статуя Будды.
На самом гребне скальной гряды находятся остатки древних буддистских ступ и индуистское святилище.
Пещера была идентифицирована основателем и первым руководителем Индийской Археологической службы сэром Александром Каннингемом по описаниям из отчетов знаменитых китайских пилигримов: Фасяня (Fаxiаn, путешествовал в 5-ом веке) и Сюань Цзана (Xuanzang, путешествовал в 7-ом веке), которые посещали это место во время своих путешествий.