Измени себя — изменится Мир вокруг

Джатака о влюбленном царе Куше

Слушать аудио 0:00 / 1:15:25
Текст читает: Никита Арндт

Казною, конями…" – это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу некоего затосковавшего монаха. Тот был родом из Шравасти; монахом он стал, приняв учение всем сердцем.

Но однажды он шёл по улицам Шравасти, собирая подаяние, взглянул на нарядно одетую женщину, и прелесть её бросилась ему в глаза. Тут его обуяла страсть; затосковал он, перестал стричь волосы и ногти, весь зарос, исхудал, запустил себя, ходить стал в грязном, а с виду сделался жёлтый-прежёлтый и до того иссох, что на теле проступили все жилы. С монахами ведь бывает, как с небожителями. Когда у тех подходит к концу их жизненный век на небесах, то предвещают этот конец пять примет: венки их вянут, одежды пачкаются, тело теряет красоту, потеют подмышки, а сиденье начинает казаться неудобным.

Вот точно так же, если монах затосковал и близок к тому, чтобы отпасть от учения, тому тоже есть пять примет: цветы его веры вянут, одежды нравственных обетов пачкаются, от неуверенности и внутреннего нечестия теряет он свою духовную красоту, страсти выделяются из него, словно пот, а места для созерцания – лесная чаща, комель дерева, пустая горница – начинают казаться ему неудобными. Вот эти-то приметы и проявились в нём. Привели его к Учителю: "Почтенный! Этот монах затосковал". – "Так ли?" – спросил Учитель. – "Всё так". – "Не поддавайся страстям, монах. От женского полу один грех; тебе нужно избавиться от влюблённости. Утешайся лучше Учением. Ведь уже в древности бывало, что умные, полные духовной мощи люди влюблялись так сильно, что теряли всю свою мощь и взамен обретали жизнь, полную всяких невзгод", – и Учитель рассказал о былом.

"Некогда в царстве маллов, в столице их Кушавати, праведно правил царь по имени Икшваку. Было у него шестнадцать тысяч жён; а старшей меж ними была царица Шилавати – Добродетельная, но ни одна из них не родила ему ни сына, ни дочери. И вот горожане и жители округи собрались на царском подворье и возроптали: "Пропадёт наше царство, пропадёт непременно". Царь распахнул окно и спросил: "Что вы ропщете? Не во всём ли я дхарме следую?" – "Верно, государь, дхарме ты следуешь во всём. Да ведь сына у тебя нет, некому продолжить твой род. А вдруг кто-то чужой придёт к власти и царство погибнет? Сделай милость, вымоли себе сына, чтобы и впредь было кому праведно царствовать". – "Как же мне его вымолить?" – "Сначала выпусти в город и отдай всем горожанам на неделю твою младшую танцовщицу. Если она понесёт от кого-нибудь, это и будет твой сын согласно дхарме, так всё и устроится. А не понесёт – отдай нам среднюю танцовщицу, а за той и главную. Уж из стольких-то женщин хоть одна непременно окажется достойной и родит тебе сына". Царь послушался их совета. Когда танцовщицы, нагулявшись в городе вволю, возвращались к царю во дворец, он их принимался расспрашивать: "Ну как, не ждёшь ли ты сына?"

– "Нет, государь, я не понесла", – отвечали те одна за другой. Царь приуныл: "Так и не будет у меня сына". А горожане опять возроптали. "Что же вы ропщете? – говорит царь. – Я послушался вас, отдал в город танцовщиц, да ни одна не понесла. Что теперь делать?" – "Государь, видно, все они лишены добродетели, нет у них заслуг, чтобы родить тебе сына. Но пока ещё рано тебе считать, что всё потеряно. Ведь есть твоя главная супруга, царица Шилавати, а она-то исполнена добродетели. Отпусти её в город – она непременно родит тебе сына". – "Хорошо", – согласился царь и повелел объявить под бой гонгов: "Через неделю царь отпустит свою супругу Шилавати танцовщицей в храм. Пусть мужчины приходят".

На седьмой день царица надела драгоценный праздничный наряд и вышла из дворца в город. И от пыла её добродетели стал подогреваться престол Шакры. "В чём дело?" – обеспокоился он и понял, что царица хочет родить сына. "Надо помочь ей обрести сына. Нет ли у меня среди небожителей такого, кто был бы достоин воплощения в её чреве?" – подумал он и вспомнил о бодхисаттве. У того срок жизни на небесах Тридцати Трёх подходил уже к концу, и возродиться он собирался в высших небесных мирах. Шакра пришёл к вратам его божественной обители, вызвал его и говорит: "Достойный собрат! Тебе придётся родиться в мире людей – ты станешь сыном царицы, супруги государя Икшваку". Бодхисаттва дал согласие. Затем Шакра отправился к другому небожителю и упросил того стать вторым сыном царицы, а сам, чтобы никто из смертных не осквернил её добродетели, принял облик престарелого брахмана и перенёсся к вратам царского дворца. Там уже собралась толпа нарядных, дочиста вымывшихся мужчин; – каждый надеялся, что царица окажет благосклонность ему.

Увидев Шакру, они подняли его на смех: "А ты сюда приплёлся зачем?" – "Что вы надо мной насмехаетесь? – ответил Шакра. – Это ничего, что тело стареет, страсть всегда молода. Я пришёл завладеть царицей Шилавати: вдруг она меня и выберет?" И своей чудесной силой он отодвинул всех в сторону и стал самым первым – никто не смог встать перед ним. Когда царица вышла из дворца, сверкая драгоценным синим нарядом, он схватил её за руку и повёл за собою. Народ кругом зашумел, заворчал: "Вы только взгляните! Царицу, такую красавицу, захватил этот старик! Право, он меры не знает". Да и сама-то царица жалась брезгливо и морщилась от отвращения, не хотела старику доставаться. Царь же стоял у окна – смотрел, каков же будет избранник царицы, – и тоже огорчился немало.

А Шакра вышел с царицей из ворот города, там их уже ждал построенный волшебством дом; двери стояли распахнуты, а пол внутри был устлан циновками. "Ты здесь живёшь?" – спросила царица. "Да, милая. Раньше я жил один, а теперь нас будет двое. Я схожу за подаянием, принесу нам поесть, а ты пока приляг на циновке". Царица легла, Шакра нежно коснулся её рукой, и от этого божественного прикосновения она лишилась чувств. А царь богов волшебной своей силой перенёс её в обитель Тридцати Трёх и в великолепном дворце своём уложил на мягкое ложе. На седьмой день пробудилась она, увидела всё великолепие вокруг себя и догадалась: "Этот брахман – не человек. Должно быть, это сам Шакра".

А Шакра в то время сидел в окружении небесных танцовщиц под коралловым деревом. Царица встала, вышла к нему и почтительно его приветствовала. "Назови мне своё желание, царица, – я исполню всё, чего ты захочешь", – сказал ей Шакра. "Государь, даруй мне сына". – "Хорошо, государыня. Сын у тебя будет, да не один, а два. Один будет некрасив, да умён, а другой красив, но неумён. Кого из них хочешь старшим?" – "Умного, государь". – "Так тому и быть". Дал ей Шакра стебелёк травы куши, божественную одежду, божественный сандал, цветок кораллового дерева, вину под названием Коканада – "крик кукушки", перенёс её со всем этим в царскую опочивальню, уложил рядом с царём и на прощание потёр ей большим пальцем пупок. В тот же миг бодхисаттва воплотился в её чреве. А Шакра вернулся к себе на небеса. Царица была умна и ощутила, что беременна.

Наутро царь проснулся, увидел её и спросил: "Ты откуда здесь?" – "Меня принёс Шакра". – "Я своими глазами видел, как тебя увёл старик брахман. Что ж ты меня морочишь?" – "Поверь, государь, то был Шакра – он брал меня с собой на небеса". – "Нет, государыня, не верю я". Показала она ему стебелёк куши, что ей дал с собою Шакра. "Веришь теперь?" – "Нет, не верю. Мало ли где можно было раздобыть такой стебелёк!" Тогда царица надела божественные одеяния. Царь посмотрел и поверил: "Ладно, милая. Похоже, это и вправду был Шакра. А сын-то у тебя будет?" – "Будет, владыка. Я чувствую, что беременна". Царь обрадовался, приставил к ней мамок, нянек и лекарей.

Прошло десять лунных месяцев, и царица разрешилась от бремени. Над именем голову ломать не стали, назвали сына царевичем Кушей – по стебельку травы, подаренному Шакрой. Когда мальчик начал ходить, царица опять понесла и родила снова мальчика. Того нарекли Джаямпати. Выросли оба они в заботе и холе. Бодхисаттва был до того умен, что сам, ни у кого не учась, достиг совершенства во всех искусствах. И вот Бодхисаттве исполнилось шестнадцать лет. Царь решил уступить ему трон, призвал к себе царицу и сказал: "Давай, милая, препоручим царствование твоему сыну и подарим ему танцовщиц. Тогда он уже при жизни нашей утвердится на престоле. Только подыщи ему среди царевен невесту. Разузнай сначала, которая из них ему по сердцу, и можно будет слать послов". – "Хорошо", – согласилась царица и отправила к сыну служанку с наказом: "Передай царевичу наш разговор и разузнай, кто ему нравится".

Та всё пересказала. Послушал Великий и думает: "Я ведь некрасив. Женят меня на красивой царевне, а она посмотрит на меня, скажет: "Дался мне этот урод!" – и сбежит. Нам же позор. Семейная жизнь не для меня. Пока родители живы, я буду им опорой, а после их кончины уйду в отшельники". И он велел передать: "Не надо мне ни царства, ни танцовщиц – я после кончины родителей уйду в отшельники". Посланница принесла этот ответ царице. Царь, однако, с ним не смирился и через несколько дней опять прислал кого-то с уговорами. Бодхисаттва опять отказал.

Так отказывался он до трёх раз, на четвёртый же призадумался: "Не стоит так упрямо перечить родителям. Лучше действовать хитростью". Он вызвал к себе старшего кузнеца, дал ему большой слиток золота и велел: "Изготовь из него изваяние женщины". Кузнец ушёл, а Великий взял другой слиток и сам изваял из него женскую статую. Известно, что намерения бодхисаттвы обычно удаются, – и вот эта статуя вышла несказанно прекрасной. Великий одел её в полотно и поставил в спальне. Пришёл кузнец со своей статуей. Царевич разбранил её и говорит: "Ступай-ка, принеси статую, что стоит в нашей спальне".

Кузнец вошёл, увидел статую и подумал: "Это, должно быть, небесная дева пришла на свидание к царевичу". Он не посмел к ней прикоснуться, воротился с пустыми руками и сказал: "Владыка, там в опочивальне госпожа! Похоже, это небесная дева. Я не смею к ней подойти". – "Ступай же, любезный, это просто статуя! Принеси её". Тот принёс. Статую кузнеца царевич велел спрятать в сокровищницу, а свою нарядил, поставил на колесницу и послал к матери: "Вот какая девушка мне по сердцу".

Царица созвала советников и сказала: "Любезные! Сын мне дарован Шакрой, он – человек великих достоинств. Ему непременно надо найти невесту под пару. Поставьте это изваяние на крытую колесницу и отправляйтесь с ним в путь. Объедете всю Джамбудвипу. Если встретите где-нибудь похожую царскую дочь, отдайте статую её отцу и скажите: "Царь сватает вашу дочь за своего сына". Договоритесь о свадьбе и возвращайтесь домой". – "Хорошо", – ответили советники и пустились в путь с множеством слуг. Действовали они вот как: приезжая в чужую столицу, они под вечер ставили свою статую на золотых носилках, богато наряженную и украшенную цветами, где-нибудь в людном месте – у дороги или подле спуска к воде. А сами оставались в сторонке и слушали, что скажут прохожие. Люди шли мимо и, не разбирая, что перед ними не человек, а золотое изваяние, только и знали хвалить: "Ну и красавица! Хоть она и дочь человеческая, а хороша, словно небесная дева! Откуда она? Зачем она здесь? У нас таких в городе не бывало". И советникам становилось понятно: "Будь в этом городе подобная девушка, они о ней бы упомянуть не забыли, сказали бы: "Она – как наша царевна" или: "Как дочь вот такого сановника". Стало быть, здесь такой нет", – и они ехали дальше, до следующего города.

Ездили они так, ездили и добрались до города Сакалы, столицы царства мадров. А у царя мадров было семь дочерей-красавиц, подобных небесным девам. Старшая из них звалась Прабхавати, то есть Пресветлая. От неё исходило сияние, как от полуденного солнца, и в тёмной комнатке при ней не нужно было светильника – сама Прабхавати освещала её своим сиянием. Нянькой у Прабхавати служила горбунья. В тот вечер, когда прибыли сваты, она накормила Прабхавати ужином и с восемью красивыми рабынями – каждая несла по кувшину – пошла по воду: пора было мыть царевне голову. Увидала она статую при дороге и подумала, что это Прабхавати. "Вот непоседа! Послала нас за водою, чтобы голову мыть, а сама раньше нас прибежала и стоит тут у спуска к воде".

Вот и закричала она: "Ах, бесстыдница! Прибежала сюда раньше всех и стоишь тут одна! То-то досталось бы нам, если б царь про это узнал". И нянька с размаху ударила статую по щеке, да об металл руку зашибла и только тут поняла, что перед ней стоит статуя, к тому же ещё и золотая. Рассмеялась горбунья и обернулась к рабыням: "Хороша же я! Мне почудилось, что это наша царевна – вот я её и шлёпнула. Понапрасну себе руку отбила. Куда этой статуе против нашей красавицы!" Тут подбежали советники царя Икшваку: "Говоришь, твоя царевна ещё краше нашего изваяния? Ты про кого это?" – "Да про Прабхавати, дочь нашего государя. Этой статуе с нею не тягаться".

Советники обрадовались, пришли к дворцу и велели о себе доложить: "Приехали царские послы". Царь поднялся с трона, приказал впустить и принял их стоя. Послы вошли, приветствовали царя, завели учтивую беседу: "Наш государь осведомляется о вашем здоровье". Слово за слово, в разговоре царь спрашивает: "С чем вы пожаловали?" – "У нашего государя есть сын, громогласный царевич Куша. Государь хочет уступить ему свой престол и прислал нас затем, чтобы посватать за него вашу дочку Прабхавати. А золотую статую примите от него в дар". Царь подумал: "С каким же могущественным государем нам предстоит породниться!" – и с радостью дал согласие. Тогда посланники сказали ему: "У нас дело спешное. Нам надо торопиться обратно – объявлять, что невеста сосватана. Тогда наш государь сам приедет за нею и её заберёт". – "Прекрасно", – отвечал царь мадров и с почётом отпустил их. Вернулись они и объявили царю с царицей, что невесту нашли.

В сопровождении огромной свиты царь выступил из Кушавати и благополучно прибыл в Сакалу. Царь мадров вышел ему навстречу, сам ввёл его в город и принял с великим почётом. Но царица Шилавати была женщина дальновидная. "Кто его знает, как ещё обернётся дело", – подумалось ей, и через день-другой она сказала царю мадров: "Государь, мне хочется самой повидать вашу дочь". – "Хорошо", – согласился он и послал за дочерью. Прабхавати явилась в праздничном наряде, в окружении кормилиц и нянек и поклонилась будущей свекрови.

А та, едва увидала её, подумала: "Девушка невиданно хороша, а сын у меня некрасив. Как увидит она его – ни дня у нас не останется, тут же сбежит. Придётся пойти на хитрость". И, призвав царя мадров, она сказала ему: "Государь, невеста моему сыну подходит, да только в роду у нас есть обычай. Если она согласится его соблюсти, считайте наше дело решенным". – "Каков же ваш обычай?" – "У нас принято, чтобы молодая жена, пока не понесёт в первый раз, мужа на свету не видала. Если дочь твоя согласна на это, мы её забираем". – "Ну как, дочка, сможешь ты соблюсти такое условие?" – "Да, батюшка". Тут царь Икшваку преподнёс царю мадров щедрые дары и увёз Прабхавати, а с нею множество служанок, что дал ей отец.

Вернувшись в Кушавати, Икшваку велел богато украсить город, открыл двери узилищ, помазал сына на царство и выдал за него Прабхавати – она стала главной супругой Куши. Забили в гонги, и Икшваку возгласил: "Отныне царствует государь Куша". Цари со всей Джамбудвипы, у кого были дочери, прислали Куше их в жёны, дабы обрести его дружбу, а у кого дочерей не было, те послали служить у него при дворе своих сыновей. Окружил себя бодхисаттва множеством танцовщиц и царствовать стал с немалой пышностью. Но Прабхавати он при свете дня так и не видел, и она его тоже. Встречались они только ночью, во тьме, потому что сияние Прабхавати в ту пору поубавилось, а покидал опочивальню бодхисаттва ещё затемно.

Прошло время, и ему захотелось увидеть Прабхавати при свете дня. Он пошёл к матери. "Не надо бы этого, тебе лучше подождать, покуда она забеременеет", – отговаривала его мать, но сын стоял на своём, и она уступила: "Хорошо, иди в слоновник, оденься слугой, а я её туда приведу. Смотри на неё, сколько душе угодно, себя только не выдай". – "Ладно", – согласился бодхисаттва и пошёл в слоновник. А мать велела выставить слонов напоказ и предложила Прабхавати: "Пойдём, посмотришь, какие слоны у твоего мужа". Привела она её в слоновник, стала там водить и показывать: "Вот этот слон нравом таков, а этот – таков". Прабхавати шла вслед за свекровью, а бодхисаттва – следом за нею, и вдруг он бросил ей в спину комком слоновьего помёта. "Вот скажу царю, так тебе руку отрубят!" – рассердилась Прабхавати. Но царица грязь с неё отряхнула, погладила по спине, успокоила. Через несколько дней бодхисаттве опять захотелось посмотреть на жену. На этот раз он оделся конюхом и пошёл в конюшни – и там, как и раньше, бросил в неё конским навозом. Свекровь и на этот раз остудила её гнев.

А потом вдруг самой Прабхавати захотелось взглянуть на мужа, и она пошла с этим к свекрови. Та сначала отказывала, но Прабхавати не унималась, и свекровь ей сказала: "Ладно, завтра мой сын будет на слоне объезжать город, открой окно и смотри на него". На следующий день она приказала украсить город, а царевичу Джаямпати велела одеться по-царски, сесть на слона и объехать столицу. Сама встала у окна рядом с Прабхавати и сказала: "Вот, смотри, какой муж у тебя". Та увидела и осталась довольна: "Подходящий муж мне достался". А Великий в тот день, одетый как служитель слоновника, сидел на слоне за спиной у Джаямпати и, не сводя глаз с Прабхавати, подавал ей руками всякие шутливые знаки и строил рожи. Когда слон прошествовал мимо, свекровь спросила Прабхавати: "Ну, доченька, каков тебе муж показался?" – "Понравился он мне, почтенная. Да только за спиной у него сидел слуга, такой неотёсанный, – он мне делал знаки руками и рожи строил! К чему только было сажать царю за спину такого неприглядного человека?" – "Доченька, надо ведь, чтобы царя со спины кто-нибудь охранял".

А Прабхавати подумала вдруг: "Этот слуга уж больно смело себя держит. Для него и царь вроде не царь. Не сам ли это царь Куша? А вдруг его потому мне и не показывают, что он собой нехорош?" И она шепнула на ухо горбунье: "Сходи-ка, матушка, да разведай, кто из тех двоих царь – тот ли, что сидел впереди, или тот, что сзади?" – "А как это узнать?" – "Так ведь царь должен первым со слона спуститься. Тут ты его и узнаешь". Та пошла, стала в сторонке и увидела, что первым спустился тот, который был сзади, а вторым – передний седок. Тут Великий огляделся по сторонам, заметил горбунью и строго-настрого ей наказал: "Никому об этом ни слова". Горбунья вернулась и доложила: "Первым спустился тот, что сидел спереди". Прабхавати ей поверила.

А царю через несколько дней опять захотелось поглядеть на Прабхавати. Он сказал матери. Не в силах противиться, она велела ему переодеться и идти в парк. Бодхисаттва в парке забрался по шею в пруд, голову сверху прикрыл лотосовым листом, а лицо – расцветшим лотосом и притаился. А под вечер свекровь привела Прабхавати в парк – будто показать ей там диковинки: "Вон, смотри, какие деревья! Вон какие птицы! Вон антилопы!" – и так увлекла её поближе к пруду. Прабхавати увидала пруд, а в нём лотосы пяти разных видов, и захотелось ей искупаться. Вместе со служанками вошла она в воду, там разыгралась и, увидевши лотос, за которым прятался бодхисаттва, потянулась к нему рукой.

Тут царь развёл скрывающие его листья, схватил её за руку и произнёс: "Я царь Куша". Прабхавати, едва увидала его лицо, как закричит: "Ой, водяной!" – да и обмерла. Царь отпустил её. Придя в себя, она задумалась: "Ведь и вправду, видно, схватил меня царь Куша. И никто как он бросал в меня в слоновнике помётом, а на конюшне – конским навозом. Он же сидел на слоне сзади и корчил рожи. На что мне такой муж, лицом дурной! Найду себе другого и покрасивей". Призвала она людей из своей свиты и объявила: "Снаряжайте повозки в дальний путь – мы сегодня же уезжаем". – "Что ж, – подумал бодхисаттва, – пусть едет. Не пустить её, глядишь, у неё и сердце разорвётся. Попытаюсь её после как-нибудь вернуть". Он дозволил ей уехать. Она и отправилась прямо домой к отцу.

А надобно сказать, что бодхисаттва был немил ей не случайно – ведь она от него ещё в прошлой жизни отреклась. И безобразен он стал за прошлое своё деяние. Давно когда-то у городских ворот Варанаси была деревня. Там жили две семьи: одна на верхней улице, другая – на нижней. В первой было два сына, а во второй – единственная дочь. Бодхисаттва был тогда младшим из двух сыновей. Девушку из второй семьи выдали за старшего, а младший, пока был холост, жил вместе со старшим братом. Как-то раз в их доме напекли на редкость вкусных пирожков. Бодхисаттва был в тот час в лесу. Отложили его долю, а остальные пирожки поделили между собой и съели.

Тут подошёл к дверям некий святой человек за подаянием. "Деверю я успею и новых пирожков напечь", – подумала невестка бодхисаттвы и отдала святому его долю. Внезапно возвратился из лесу сам бодхисаттва. Невестка говорит: "Не обессудь, господин. Твою долю я отдала святому человеку". Он рассердился: "Ага, свою небось ты съела! Отдала мою! Поглядим, что ты ещё придумаешь!" – и тут же подошёл к святому и забрал свой пирожок из его чашки. Невестка сбегала в дом к матери, принесла оттуда свежего топлёного масла, сияющего желтизной, и налила святому полную чашку. Чашка словно осветилась изнутри. Увидела она такое и пожелала: "Почтенный, я хотела бы, чтоб в новых жизнях тело моё сияло и чтобы была я необычайно хороша собой, а ещё хочу, чтобы с этим злым человеком мне никогда не жить под одной крышей". Бодхисаттва же вернул пирожок в чашку и тоже пожелал: "Почтенный, а я хотел бы в новых жизнях быть способен найти её сколь угодно далеко, хоть за сотню йоджан, привести её к себе и сделать своей женой".

А безобразным он стал из-за того, что в той жизни в раздражении забрал у святого из чашки пирожок. Итак, Прабхавати уехала, а царь вернулся во дворец. И охватила его великая печаль. Как ни ласкались к нему другие жёны, на них он и не смотрел: без Прабхавати дворец казался ему пустыней. "Теперь, верно, она уже приехала в Сакалу", – решил он рано утром и пошёл к матери:

"Я поеду к Прабхавати, матушка!
Казною, конями, и царскою властью,
И всеми благами, что есть в царстве,
Распоряжайся, как хочешь, мама,
А я пойду к Прабхавати милой".

"Смотри же, сынок, не оплошай. От женщин всякого ждать можно", – отвечала мать. Наполнила она ему золотую чашу самой лучшей снедью: "Это тебе в дорогу", – и отпустила. Он чашу взял, попрощался с матерью: "Живы будем – свидимся", обошёл её три раза посолонь и удалился. Зашёл сначала к себе, прихватил с собою все пять видов оружия, положил вместе с чашей в котомку тысячу монет, взял в руки вину Коканаду и вышел из города. За полдня он успел пройти пятьдесят йоджан, потом пообедал и до ночи покрыл оставшиеся пятьдесят – так он за один день оставил позади себя добрую сотню йоджан и на закате, умывшись, вступил в Сакалу. Едва он вошёл в город, как его духовная мощь подняла Прабхавати с ложа: она встала и улеглась на полу. Бодхисаттва, утомлённый, шёл по улице. Какая-то женщина заметила его, пригласила к себе, усадила, ноги ему помыла и спать уложила.

Покуда он спал, она приготовила поесть, разбудила его и накормила. Он был так рад, что отдал ей, вместе с золотой чашей, всю тысячу монет. Оружие он оставил у неё, а вину захватил с собой и ушёл, сказавши: "Мне по делам сходить надо". Пришёл он в слоновник и попросил сторожей: "Пустите меня у вас переночевать – я вам завтра на вине сыграю". Те разрешили. Он лёг в сторонке, выспался, отдохнул, а наутро встал, взял вину и заиграл. Играл он так, что слышно было по всему городу. Прабхавати, лёжа на полу, сразу уловила знакомые звуки: "Это царь Куша играет на вине. Значит, он за мною пришёл". И царь мадров тоже услыхал музыку: "Как прекрасно там кто-то играет! Надо бы его разыскать и сделать своим музыкантом", – подумал он.

А бодхисаттва решил: "Нет, отсюда мне не пробраться к Прабхавати, так мне её не увидеть", – и ушёл. Позавтракал он в том же доме, где ужинал накануне, оставил там вину, пошёл к царскому горшечнику и напросился к нему в подмастерья. За первый день работы он понатаскал полный дом глины и сказал: "Учитель, я буду делать горшки". – "Делай", – разрешил мастер. Бодхисаттва положил комок глины на гончарный круг и сел за работу, остановился же он только после полудня. Наделал он всяких горшков, больших и маленьких, а когда стал мастерить горшок для царя, украсил его затейливыми изображениями. Ведь намерения бодхисаттвы обычно удаются – так вышло и на этот раз. Картинки на горшке получились такие, что узнать их могла только Прабхавати.

Просушил он горшки, обжёг их и загромоздил посудой весь дом. Горшечник набрал разных горшков и повёз продавать их во дворец. Царь взглянул и спросил: "Чья работа?" – "Моя, государь". – "Что не твоя, видно сразу. Скажи честно, чья?" – "Это подмастерье мой сделал". – "Не он тебе, а ты ему в подмастерья годишься. Поучись у него ремеслу. Отныне пусть он один изготовляет посуду для моих дочерей. А ему передай эту тысячу монет". Царь вручил мастеру деньги и сказал: "Эти горшки, что поменьше, снеси моим дочерям".

Горшечник пошёл к ним и говорит: "Вот вам, девушки, игрушечная посуда". Все сбежались. Тот горшок, что бодхисаттва лепил для Прабхавати, к ней и попал. Она посмотрела на него, увидела на нём себя и свою няньку, поняла, что работа-то царя Куши, и, рассердившись, сказала: "Этого мне не нужно, отдавай, кому хочешь". Сёстры, видя, что она недовольна, посмеялись над нею: "Неужто ты думаешь, что это сделал царь Куша? Да не может такого быть. Это сделал горшечник, бери смело". Прабхавати не стала им объяснять, что сделал-то горшок всё же царь и что он теперь в городе. Горшечник вернулся и передал бодхисаттве деньги: "Царь твоей работой доволен, любезный. Он велит тебе делать горшки для его дочерей, а я буду их относить во дворец".

"Вот и отсюда нет мне хода к Прабхавати, надо идти в другое место", – решил бодхисаттва. Деньги он оставил мастеру, а сам пошёл в подмастерья к корзинщику. Для Прабхавати он сплёл опахало и изобразил на нём царский белый зонт, а под зонтом – нарядную Прабхавати, и сидит она в пиршественном зале. Наделал он и других вещиц. Мастер взял это всё и пошёл во дворец. И опять обернулось, как с гончаром: царь заплатил мастеру тысячу, а сработанные бодхисаттвой вещицы велел отнести к дочерям. Опахало, назначенное для Прабхавати, корзинщик протянул прямо ей. Другая бы на нём ничего не увидела, а Прабхавати всё разглядела, поняла: опять это работа царя – и в гневе бросила опахало наземь. Сёстры снова её на смех подняли. Корзинщик с тысячей монет вернулся к бодхисаттве.

"Вот и здесь мне делать нечего", – понял тот, вернул хозяину деньги и пошёл в подмастерья к цветочнику. Наделал он из цветов множество гирлянд позатейливей, а для Прабхавати сплёл такую гирлянду из разных цветов, что на ней можно было увидеть всяческие картины. Цветочник понёс всё продавать во дворец.

Царь глянул и спрашивает: "Это чья работа?" – "Моя, государь". – "Что не твоя, видно сразу, лучше честно признайся". – "Это мой подмастерье сработал". – "Не он тебе, а ты ему в подмастерья годишься! Поучись у него ремеслу. Отныне гирлянды для моих дочерей пусть плетёт он один, а ему передай эту тысячу монет. – Царь вручил цветочнику деньги и добавил: "Цветы отнеси моим дочерям". Ту затейливую гирлянду, что бодхисаттва предназначал для Прабхавати, цветочник отдал ей в руки. Она посмотрела, увидела там своё изображение, а потом и царя и много другого, поняла, что это опять работа царя, рассердилась и швырнула гирлянду на землю. Сёстры снова посмеялись над нею. Цветочник вернулся домой, передал бодхисаттве тысячу монет и рассказал, что с ним было.

"Вот и отсюда не попасть мне к Прабхавати", – решил бодхисаттва, оставил цветочнику деньги и пошёл в ученики к царскому повару. Однажды повар понёс царю какое-то замысловатое блюдо, а кости с остатками мяса отдал бодхисаттве, чтобы тот приготовил поесть ему самому. Бодхисаттва сготовил их так, что по всему городу пошёл соблазнительный запах. Царь принюхался и спрашивает повара: "Что это? Какое-то новое, небывалое мясо готовят на кухне?" – "Нет, государь. Просто я дал подручному кости с остатками мяса, чтоб из них он сготовил что-нибудь для нас самих. Тем, наверное, и пахнет". – "Принеси-ка мне отведать!" Стоило царю лишь кончиком языка коснуться кусочка принесённого мяса, как его тотчас проняло, – всё его тело отозвалось на этот вкус. Новое блюдо так пришлось царю по душе, что он тут же дал повару для бодхисаттвы тысячу монет и повелел: "Пусть отныне для меня и для моих дочерей готовит этот твой подручный. Кушанья мне будешь носить ты сам, а дочерям пусть носит он". Повар вернулся и передал царское распоряжение бодхисаттве.

"Наконец-то исполнится моё чаяние – я увижусь с Прабхавати!" – и на радостях он отдал все деньги повару. На следующий день он приготовил обед; кушанья царю понёс повар, а сам бодхисаттва взял коромысло с судками и пошёл к царевнам. Прабхавати увидела, что он поднимается в её покои с коромыслом на плечах, и подумала: "Он занимается не подобающим ему делом, взялся за труд рабов и наёмных слуг! Если я сейчас промолчу, он возомнит, что я стала к нему благосклонна, усядется здесь и уставится на меня, так что его будет не выгнать. Надо обойтись с ним построже и высмеять, чтобы он не вздумал тут оставаться. Прогоню его немедленно!" Дверь она оставила полуоткрытой, одну руку положила на притолоку, другой взялась за засов и сказала:

"Напрасно, Куша, на кухне гнёшься
При свете дня и в тёмную полночь,
В Кушавати лучше б тебе вернуться!
Ты мне, невзрачный, совсем не нужен".

"Вот и услышал я голос Прабхавати!" – обрадовался царь и ответил:

"Твоей красотою навек прельщённый,
Отсюда в Кушавати не уйду я.
Мне царство мадров милее дома,
Я счастлив тем, что тебя увидел.
Твоей красотою навек прельщённый,
Себя не помня, брожу по свету.
Стремлюсь к тебе, о газелеокая.
Что мне с того, откуда я родом?
Тебя, в парчу одетую и в поясе из золота,
Хочу, прекраснобёдрая, а царства мне не надобно".

"Я заговорила с ним пренебрежительно, думала, он обидится, а он от этого только в восторге. Что, если он опять схватит меня за руку и скажет: "Я – царь Куша!" Кто придёт тогда ко мне на помощь? А ведь нас, чего доброго, услышат!" – с такими мыслями Прабхавати захлопнула дверь и заперлась. Коромысло с судками царь отнёс к её сёстрам и накормил их. Прабхавати сама есть не пошла, послала горбунью: "Ступай, принеси мне еды, что царь приготовил". Та принесла: "Вот она, ешь". – "Нет, им приготовленного я есть не стану. Ешь сама. А свой обед сдобри чем-нибудь и принеси мне. О том же, что царь Куша здесь, никому ни слова". Отныне горбунья ела то, что приносил Куша, а свой обед отдавала Прабхавати. Повидать Прабхавати Куше так и не удавалось, и он задумался: "Да есть ли у неё хоть капля жалости ко мне? Надо бы это проверить". Однажды, накормив её сестер обедом, он, выходя из их покоев, нарочно споткнулся о порог, разронял горшки, сам со стоном упал и затаил дыхание. Прабхавати на шум приоткрыла дверь, увидала, что он лежит ничком, а сверху – коромысло: "Вот лежит здесь царь, первый на всей Джамбудвипе! День и ночь он мучится из-за меня. А он ведь к такой жизни не привык, вот и свалился он, ещё и коромыслом придавлен. Да жив ли он?" – подумала она, вышла из комнаты, перевернула его и заглянула ему в лицо: дышит или нет? Бодхисаттва набрал полный рот слюны и плюнул – попало на её одежду. Прабхавати тотчас вернулась в комнату и, оставив дверь полуоткрытой, насмешливо сказала:

"Постылого навязчивость приводит к злополучию.
Ты любишь без взаимности, напрасно домогаешься".

Но ни оскорбление, ни насмешка ничуть не смутили влюблённого царя, и он сразу ответил:

"Постылому иль милому – мне ты нужна, любимая.
В любви мы ценим лишь успех, а неуспех – злосчастие".

Царевна не осталась в долгу и очень сурово, надеясь, что он уйдёт прочь, произнесла:

"Скорей деревянным заступом скалу вскопаешь каменную
Иль ветер заарканишь ты, а мне ты не полюбишься".

Царь отозвался:

"Не сердце – камень у тебя, хоть ты прекрасна обликом.
Я на чужбине от тебя не слышу слова доброго.
Когда, Прабхавати, глядишь ты на меня нахмурившись –
Тогда дворцовый повар я, слугою себя чувствую.
Когда же ты, Прабхавати, посмотришь взором ласковым –
Тогда совсем не повар я, тогда я снова Куша – царь".

"Как стал он кроток и покорен! – подумала Прабхавати. – Попробую его обмануть, вдруг отвяжется?" И она сказала:

"Коль верно предсказатели судьбу мою провидели,
Быть лучше четвертованной, да только не женой твоей".

Царь выслушал и возразил: "Я, милая, у себя в царстве тоже справлялся у предсказателей, а они вот как рассудили: "Иного мужа, кроме громогласного Куши, у Прабхавати быть не может". И самому мне предчувствие подсказывает, что это так.

Коль верно предсказание моё или гадателей,
Быть суждено тебе женой лишь Куши громогласного".

"Нет, его не смутить. Да не всё ли равно, уйдёт он или нет? Мне-то что с того!" – подумала Прабхавати и закрылась в комнате.

С тех пор он её больше и не видел, занимался всё время кухонной работой и очень уставал. Едва перекусив с утра, он колол дрова, мыл посуду, носил коромыслом воду; спать ему приходилось в пустом корыте, вставал он рано и принимался за всякую стряпню, начиная с рисовой каши, потом нёс обед во дворец, прислуживал там за едой и, одним словом, терпел из-за своей любви великие лишения. Как-то раз он увидал горбунью: она шла по двору, минуя кухню. Царь окликнул её. Но горбунья, побаиваясь Прабхавати, не решилась подойти к нему и даже ускорила шаг. Царь подбежал к ней: "Постой, горбунья!" – "Кто это? – обернулась она. – Не слышу, что ты говоришь". – "Послушай же, горбунья! До чего вы с госпожой ко мне жестоки! Сколько дней мы живём друг с другом рядом, а я даже не имею весточки от вас, не знаю, здоровы ли. О подарках каких-нибудь и говорить нечего! Ну да ладно. Не сможешь ли ты расположить ко мне Прабхавати хоть немножко и дать мне с нею повидаться?" – "Хорошо", – пообещала горбунья. "Ну, если ты устроишь мне с нею свиданье, я тебе в награду такое украшенье подарю, что из горбуньи станешь ты прямей любой красотки, – стал улещивать её бодхисаттва.

Монистом золотым тебя в Кушавати пожалую,
Если прекраснобедрая без гнева взглянет на меня.
Монистом золотым тебя в Кушавати пожалую,
Если прекраснобедрая мне слово молвит ласково.
Монистом золотым тебя в Кушавати пожалую,
Если прекраснобедрая мне улыбнется с нежностью.
Монистом золотым тебя в Кушавати пожалую,
Если прекраснобедрая мне рассмеется весело.
Монистом золотым тебя в Кушавати пожалую,
Если прекраснобедрая позволит мне обнять себя".

"Ладно, государь, успокойся, – ответила горбунья. – Будет она в твоей власти, имей терпение. Ты ещё увидишь, на что я способна!"

Продумала она всё хорошенько и пришла к Прабхавати. Для начала она затеяла уборку у неё в покоях и под этим видом вынесла наружу всё, чем можно было бы ударить или зашибить, вплоть до сандалий и комка земли. Покои она чисто подмела, при входе, у порога, поставила себе высокое сиденье, а для Прабхавати – низенькую лежанку и говорит: "Ложись, доченька. Дай, я у тебя в голове поищу". Прабхавати прилегла на лежанку, а голову положила няне на колени. Та недолго покопалась, сказала: "Ишь, как много!" – а сама пошарила у себя в волосах, поймала несколько штук и показала Прабхавати: "Смотри, какие они у тебя". Так она понемногу разговорилась с царевной и принялась нахваливать бодхисаттву:

"Нет у тебя, сдаётся мне, ни капли к Куше жалости!
А он ради одной тебя к царю нанялся поваром".

Прабхавати вскипела. Тогда нянька выскользнула из комнаты, захлопнула дверь и всей своей тяжестью повисла на верёвке запора. Прабхавати, не в силах отворить дверь и дотянуться до неё, пригрозила:

"Сдаётся мне, сегодня ты без языка останешься!
Кинжалом вырежут его за дерзости подобные".

А горбунья, не отпуская верёвки, знай себе твердила: "Непокорная ты, норовистая девчонка! Далась тебе твоя красота! Красотою сыта не будешь", – и давай расписывать достоинства царя:

"Не смотри, что некрасив он,
Это ли в мужчине важно?
Ты, Прабхавати, подумай.
Сколько у него достоинств!
Его славят в целом мире,
Он богат, безмерно мощен,
Государь большого царства.
А послушай его голос:
Бархатистый, низкий, звучный,
Нежный, сладостный для уха!
Все ремёсла превзошёл он
И притом – храбрец отменный.
Право, он любви достоин".

"Много ты, горбунья, лишнего болтаешь. Дай только до тебя добраться. Я уж тебе напомню, кто твоя хозяйка!" – попыталась припугнуть её Прабхавати. Но и та нашла, что сказать в ответ: "До сих пор я тебя не выдавала, твоему отцу не говорила, что царь Куша здесь. Погоди же у меня! Он сегодня всё узнает". Нянька зашумела во весь голос, а Прабхавати струхнула: "Тише! Вдруг нас кто услышит!" – и лишь с трудом её успокоила. А бодхисаттва, безуспешно ожидавший свидания с Прабхавати, измучился от такой жизни. От дурной еды и дурного сна он совсем пал духом: "Да зачем она мне! Седьмой месяц живу тут и даже повидаться с ней не могу – очень уж она жестока и сурова. Схожу домой, на родителей хоть посмотрю".

В тот самый миг Шакра озирал мир и заметил, что бодхисаттва приуныл. "Вот уже семь месяцев царь не видится с Прабхавати. Я ему помогу!" – решил он. Своей волшебной силой он сотворил гонцов царя мадров и послал их к семерым царям с одинаковым письмом: "Прабхавати бросила царя Кушу и вернулась домой. Приезжайте и берите её в жёны". И все семеро царей, каждый с большой свитой, одновременно прибыли под стены города и, увидевши друг друга, начали расспросы: "Вы зачем сюда приехали?" Дело быстро прояснилось, и все семеро жестоко разъярились: "Выходит, он её одну собрался выдать за нас семерых! Да это неслыханно! Он над нами глумится! Ну, мы ему покажем!" И пришло к царю от них такое требование: "Либо выдавай Прабхавати за всех нас, либо мы на тебя идём войной". Услышал это царь, перепугался и созвал совет: "Что делать будем?" – "Государь, – ответили советники. – Все семеро царей пришли, чтобы забрать Прабхавати. Они грозятся разрушить городские стены, силой вломиться в город и перебить всех жителей и наше царство захватить, если ты не выдашь её им. Придётся послать им Прабхавати, пока стены целы.

Гордо встали под стенами
Витязи, бронёй одеты.
Надо выдать им царевну,
А не то разрушат город".

Выслушал их царь и сказал: "Хорошо. Но если я одному из них отдам Прабхавати, остальные всё равно начнут войну. Одному царю отдавать её бессмысленно. Что ж, пусть она на себе теперь узнает, чем грозит строптивость! Надо ж было ей бросить первого царя всей Джамбудвипы и сбежать домой! Вот казню её, велю разрубить на семь частей и пошлю им каждому по части.

Я Прабхавати-гордячку
Разрубить велю на части
И раздам их супостатам,
Что грозят теперь войною".

Эти его речи разлетелись по всему дворцу. Донесли служанки и Прабхавати: "Слыхали мы, что царь собрался разрубить тебя на семь частей и послать те части семерым царям". В смертельном страхе Прабхавати вскочила и побежала к матери в опочивальню.

Прекрасная, в шелка одетая,
Царевна поспешила к матери.
В глазах её блестели слёзы.
За нею следом шли служанки.

Прибежала она к матери и жалобно запричитала:

"Увы, что станется со мною!
Моё лицо привыкло к пудре,
Привыкло в зеркальце глядеться
И видеть, как оно прекрасно,
Пригоже, безупречно, мило.
Теперь ему смотреться в землю!
А эти кудри вороные!
Они умащены сандалом,
Но будут, спутаны и грязны,
Лежать на поле среди мёртвых,
Их грифы будут рвать когтями!
Мои ухоженные руки!
Они едва пушком покрыты,
Натёрты порошком сандала,
А ногти выкрашены красным –
Теперь их кшатрии отрубят
И бросят на поживу волку!
А эти груди налитые!
Они умащены сандалом,
Но ими я вскормлю не сына,
А кровожадного шакала,
Он в них с урчанием вгрызётся!
Широкие, крутые бёдра
(Их покрывает только пояс
Из ткани, золотом расшитой)
Теперь безжалостно отрубят
И бросят на поживу волку!
Шакалы, волки, псы лесные
И остальные хищники
Сожрут теперь Прабхавати
И станут вечно молоды.
Коль плоть мою забрать хотят
Безжалостные кшатрии,
Ты хоть о том их умоли,
Чтоб кости выдали тебе,
И при дороге их сожги.
Вели там всё перекопать
И карникару посади.
Когда она в конце зимы
Цветами вся покроется,
Ты, может, вспомнишь обо мне:
"Мила была Прабхавати!""

Так она жалостно плакалась матери. Тем часом во дворец по царскому приказу явился палач с топором и колодой. Весть об этом тут же облетела все покои. А царица-мать, узнав о приходе палача, в великом горе направилась к государю.

Подобная богине красотою,
Царица мадров, мать Прабхавати,
Пришла к царю, чтоб попросить за дочь,
И увидала там топор с колодой.
"Ужели топором ты дочь мою –
Такую стройную, изящную –
Велишь на части разрубить, увы,
Чтобы отдать её останки недругам?"

"К чему напрасные слова, царица, – стал вразумлять её царь мадров. – Твоя дочь бросила мужа, могущественнейшего царя на всей Джамбудвипе, прибежала домой чуть ли не по собственным следам – они, должно быть, ещё не стёрлись на дороге. Ведь она сама и принесла с собой свой приговор. Пусть эту гордячку постигнет кара по заслугам!" Царица вернулась к дочери и зарыдала:

"Я лишь добра тебе желала,
Да ты не слушала советов,
А ныне ждёшь четвертованья,
Твой путь теперь – в обитель Ямы.
Кто рассудительному слову
Доброжелателей не внемлет,
Того лишь беды ожидают,
Он сам себе готовит гибель.
А если б Куше родила ты
Отраду вашей жизни, сына, –
Наследника в златом убранстве
Растила ты бы беспечально,
Была б у родичей в почёте,
И смерть тебе бы не грозила.
Где гонг гудит, где слон трубит –
В семье у кшатриев могучих
Не высшее ли счастье в жизни?
Где скакуны ржут у ворот,
Где жалобные песни слышны –
В семье у кшатриев могучих
Не высшее ли счастье в жизни?
Там, где кричит павлин призывно
И слышится кукушки пенье, –
В семье у кшатриев могучих
Не высшее ли счастье в жизни?"

"Ах, был бы здесь сегодня царь Куша! Он бы прогнал всех семерых, избавил дочь мою от лютой погибели и забрал бы её обратно к себе", – подумала тут мать-царица и произнесла вслух:

"Где ж гроза всех супостатов,
Сокрушитель вражьей силы,
Куша, царь великомудрый?
Он бы спас тебя от смерти!"

"Моя мать восхваляет Кушу, но помощи от него не чает, – подумала Прабхавати. – Скажу-ка я ей, что он здесь и служит у царя поваром". И она призналась:

"Здесь гроза всех супостатов,
Сокрушитель вражьей силы,
Куша, царь великомудрый!
Он в бою их одолеет!"

"Что это она лепечет? Перепугалась до того, что и себя не помнит", – подумала мать.

"Ты либо бредишь, дочь моя,
Либо со страху поглупела.
Когда бы Куша рядом был,
Ужель могли бы мы не знать?"

"Мать мне не верит. Она и не подозревает, что он уже семь месяцев живёт здесь. Возьму и покажу его ей", – решила Прабхавати. Она подвела мать за руку к окну и показала на Кушу:

"Вон повар во дворе стоит,
Он дхоти туго завернул
И чистит грязную посуду.
Не узнаёшь ли ты его?"

Бодхисаттва и в самом деле в это время принёс воды и принялся за мытьё горшков. "Сегодня наконец-то исполнится моё заветное желание: Прабхавати перепугается до смерти и откроет остальным, что я здесь. А пока надо скоротать время за делом", – думал он. Царица же не узнала его и с презрением сказала дочери:

"Ты мужичка и чандалка,
По рождению царевна,
Как ты в связь с рабом вступила!"

"Мать не догадывается, что это Куша, не знает, что он ради одной меня занялся подобным делом", – поняла Прабхавати и возразила:

"Всё ты поняла превратно.
Рода я не оскверняю,
Не мужичка, не чандалка.
Это – сын царя Икшваку,
А отнюдь не раб презренный!
Что ни день, в его столице
Угощение готовят
Брахманам благочестивым,
А всего их – двадцать тысяч.
Столько же слонов у Куши,
Столько же коней у Куши,
Столько же волов у Куши,
Столько же повозок разных,
Столько же коров доится
Ежедневно в его царстве.
Это – сын царя Икшваку,
А отнюдь не раб презренный!"

"Она говорит очень уверенно; должно быть, это и вправду Куша", – поверила наконец мать. Пошла она с этой новостью к царю. Тот поспешно явился к Прабхавати: "Верно ли слышал я, что царь Куша здесь?" – "Да, батюшка. Он уже семь месяцев служит у тебя поваром, стряпает для меня и сестёр". Царь не сразу поверил, расспросил ещё горбунью, но и та всё подтвердила. Тогда царь упрекнул Прабхавати:

"Ты поступила очень дурно,
Что о царе нам не сказала,
Когда он к нам тайком явился,
Прикрывшись повара обличьем,
Как кобра – лягушачьей шкурой".

Он тотчас спустился к Куше, приветствовал его, молитвенно сложил руки и стал просить прощения;

"Я провинился пред тобой,
Прости меня, великий воин.
Ты к нам неузнанным пришёл.
Я не предполагал такого".

"Если я отвечу грубо, сердце его разорвётся. Надо его утешить", – подумал бодхисаттва и сказал:

"Здесь виноват лишь я один,
Я сам стать поваром решил.
Уж лучше ты прости меня.
Ты неповинен, царь, ни в чём".

Царь увидел, что Куша настроен дружелюбно, вернулся во дворец и велел Прабхавати немедленно повиниться перед мужем:

"Иди же, неразумная,
И повинись перед царём.
Быть может, смилуется он,
Спасёт тебя от гибели".

Прабхавати послушалась и направилась к нему; сёстры и служанки шли следом. Бодхисаттва стоял на том же месте, одетый как горшечник. Он догадывался, что Прабхавати придёт к нему. "Сейчас я сломлю её гордыню! Будет же она в грязи валяться у моих ног!" – подумал он, всю заготовленную в горшках воду выплеснул на землю, да ещё метлой повозил. Получилась большая грязная лужа. Прабхавати подошла, упала в ноги ему прямо в грязь и повинилась.

Вняла отцовскому совету
Прабхавати богоподобная,
Челом к ногам припала Куши,
Могучего владыки маллов:
"Прости меня за все те ночи,
Что я была с тобой в разлуке!
Не гневайся, великий воин!
К твоим стопам я припадаю.
Даю отныне обещанье –
Услышь меня, о махараджа, –
Что никогда не буду больше
Противиться твоим стремленьям.
Коль ты мольбе моей не внемлешь,
Меня сегодня четвертуют".

"Если я отвечу ей: "И поделом тебе будет", – у неё сердце разорвётся. Надо её успокоить", – решил бодхисаттва и ответил:

"Могу ли я мольбы не слышать!
Утешься, я тебя прощаю.
Я не злопамятен, благая.
Ты можешь больше не бояться.
Даю отныне обещанье –
Услышь меня, моя царевна, –
Что никогда не буду больше
Противиться твоим стремленьям.
Тебя, красавица, желал я
И много горя натерпелся.
Я всё готов был сокрушить здесь,
Чтоб увести тебя обратно".

Тут царь Куша оглядел окружавших его – так сам Индра, царь небожителей, озирает свою свиту – и преисполнился воинской гордости: "Что же это? Я ещё жив, а мою жену хотят забрать чужие?!" И он, будто лев на царском подворье, потянулся и рыкнул: "Пусть все в городе знают, что я здесь! – и добавил: – Я возьму их живьём. Снаряжайте колесницы, Конницу готовьте к бою. Я свою явлю вам доблесть, Пусть враги меня боятся". "Моя задача теперь – взять врагов в плен, – обратился он к Прабхавати. – А ты пойди умойся, принарядись и жди меня во дворце". Да и самому Куше надо было позаботиться о своей внешности. Для этого приближённые царя мадров прямо на кухонном дворе разбили шатёр. Явился цирюльник. Царю Куше вымыли голову и бороду, причесали его, подали полный набор драгоценностей. Затем он в сопровождении советников взошёл на дворцовую башню, огляделся по сторонам, приосанился, и всё затрепетало под его взглядом. "Настал черёд подвигам!" – возгласил он.

Грозный царь, как лев, расправил плечи
И могучим телом потянулся.
Восхищённо на него смотрели
Обитательницы внутренних покоев.

Царь мадров прислал ему отлично выученного и богато убранного боевого слона. Воссев ему на спину, бодхисаттва, осенённый белым зонтом, приказал: "Приведите Прабхавати!" Он усадил царевну у себя за спиной и во главе войска – боевых слонов, колесниц, конницы и пехоты – выступил из города через восточные ворота, трижды издал боевой клич: "Я царь Куша! Кто хочет пощады, пусть падет ничком", – и бросился в бой.

Царь Куша на слона воссел
И усадил Прабхавати,
Издал свой громогласный клич
И бросился в сражение.
И, слыша грозный клич его,
Смешались неприятели
И тотчас кинулись бежать,
Как антилопы прочь от льва.
Пехота, колесничие,
Погонщики и всадники
Расстроили свои ряды
И разбежались кто куда.
Возрадовался царь богов
И, восхищённый доблестью,
Он самоцвет Вайрочану
Принёс в дар победителю.
Итак, царь Куша победил
И принял в дар Вайрочану.
Затем он на спине слона
Вернулся в город Сакалу.
Всех семерых воителей
Он победил и взял в полон,
Привёл и свёкру отдал их:
"Вот, государь, враги твои.
Теперь они побеждены,
Их жизнь и смерть – в твоих руках.
Решай же сам, как с ними быть –
Казнить или помиловать".

Царь мадров сказал:

"Они твои враги, о царь,
А вовсе не мои враги.
Всё в твоей воле, государь, –
Казни или помилуй их".

"Казнить их ни к чему, – решил Великий. – И пусть не окажется, что пришли они сюда напрасно: ведь у царя мадров есть ещё семь дочерей, сестёр Прабхавати. Почему б ему не выдать их за этих царей?" И он сказал:

"Есть у тебя семь дочерей,
Прекрасных, словно апсары.
Их надо выдать за царей –
Врагов мы превратим в зятьёв".

Царь мадров ответил:

"Ты здесь – над всеми господин,
Мы все подчинены тебе.
Что хочешь, можешь им отдать.
Твоё решение – закон".

И Куша велел всем царевнам принарядиться и повыдал их за семерых царей.

Довольны были семь царей
Нежданною удачею
И, Куше благодарные,
К себе домой отправились.
А сам царь Куша мощнорукий
Взял самоцвет Вайрочану
И, обретя супругу снова,
К себе в Кушавати вернулся.
От самоцвета, дара Шакры,
Лицо его преобразилось:
Когда Прабхавати и Куша
Стояли в колеснице рядом,
Они друг друга затмевали,
Сияли оба красотою.
Мать обрела родного сына,
Супруги воссоединились
И зажили с тех пор согласно,
Богатым царством управляя".

Закончив это наставление в дхарме, Учитель изъяснил арийские положения, а затем отождествил перерождения: "Родителями были теперешние цари и царицы, младшим братом Куши – Ананда, горбуньей – Кубджоттара, Прабхавати – это нынешняя мать Рахулы, советниками и слугами были мои нынешние последователи, а царём Кушей был я сам". Монах, внимая изъяснению, обрёл плод прорезавшегося слуха.